Развод и девичья фамилия - Татьяна Устинова

– Тогда не принимай никаких успокоительных и ничего не пей,кроме чая, – распорядился Батурин, – иначе не доедешь.

Он говорил, смотрел, вздыхал и двигался, как привычный,обыкновенный, всегдашний Батурин – и.о. главного редактора еженедельника“Старая площадь”. Он снова начал хромать и все оглядывался вокруг, шарилвзглядом по полу, видно, искал свою палку и все не мог найти. И говорил онскучные фразы, скучным батуринским голосом, и заляпанные кровью джинсы казалисьпросто грязными, и ничего романтического не было в ремнях, обхватившихщиколотку, только штанина задралась некрасиво, и нога под ней была некрасивая –бледная, волосатая, мужская нога, отдающая по весне в синий цвет, – и рубахасзади вылезла из штанов, так что Кире все время хотелось ее заправить.

Она вдруг вспомнила, как он шептал, так, как будто шепотзвучал только у нее в голове, а снаружи ничего не слышно. И вспомнила, какисчез нож, как только она ткнула рукояткой в его ладонь. И вспомнила, как оншел, держа автомат у бедра, а она во все горло кричала: “Помилуй нас, ПресвятаяДева Мария!”

Так не бывает.

Или, может быть, бывает, но в чьей-то чужой жизни. Не вмоей.

И не в жизни такого обыкновенного Григория Батурина,неплохого журналиста и пока еще непонятно какого начальника.

– Ты что? – спросил Батурин. – Номер забыла?

И нетерпеливо оглянулся на жидкую толпу у бывших стеклянныхдверей – одна створка разбилась не до конца, неровные пласты стекла торчали впроеме, как выбитые зубы, грозили каждую минуту обрушиться. Кире показалось,что ему неловко, просто до смерти неловко под взглядом Аллочки и хочется скореесбежать туда, к своим.

Как он сказал? Я профессионал?

Кира знала, что он профессионал, но никогда не видела егопрофессионализма своими глазами.

– Серый, – выговорила она в телефон, когда он неожиданноотозвался ей в ухо голосом ее мужа. – Это я. Я жива.

Телефон замолчал, но она слышала отчетливое сопение. Еебывший муж там, внутри, сопел и молчал.

– Серый, – повторила она, понимая, что он ведь, по своемуобыкновению, может ничего и не знать о том. что случилось, и тогда ей придетсяобъяснять, а она не сможет, ну, совсем не сможет.

– Серый, у нас тут была… – Она поискала слово. Какжурналист, она любила точные и правильные слова. – Чрезвычайная ситуация.

– Ее показывали по всем каналам, – проскрипел Сергей, – твоючрезвычайную ситуацию.

– Мама?!! – завопил в некотором отдалении Тим. – Мама?!!Мам, ты жива? – Голос придвинулся вплотную, и Кира закрыла глаза. Она как будтозабыла о Тиме, и родителях, и о свекре со свекровью и теперь вдруг вспомнила.Так остро, что даже застонала тихонько. Батурин посмотрел на нее.

– Мама, ты где?! Ты все еще там, да? Тебя не ранили?! Тыжива?!

– Я жива, Тимка, и меня не ранили.

– Их всех положили, да? До одного?! Мам, а ты где была? Усебя в кабинете? Или где?

– Тим, я была в вестибюле. Я не успела дойти до кабинета.

– Как – в вестибюле?! – ахнул сын, и в трубке опять возникСергей.

– Как мне тебя забрать, Кира? Где ты, черт тебя побери?!

Меня же еще и побери, подумала Кира со вздохом. Как всегда.

– Скажи ему, чтобы подъехал к началу Маросейки, –распорядился рядом Батурин, – если ее не открыли. Если открыли, то к оцеплению.Я сейчас скажу мужикам.

– Серый, ты где?

– Мы все здесь. У памятника героям Плевны.

– Кто все? – не поняла Кира.

– Твои родители. Мои родители. Тетя Лиля. Кто еще, Тимка?

– Катька подъехала. И Мишка сейчас подъедет.

Кира закрыла глаза и застонала, на этот раз очень громко.

– Тебе плохо? – всполошилась Аллочка.

– Мне хорошо. Серый, Батурин говорит, чтобы ты подъехал коцеплению. А остальных разгони по домам! Господи, неизвестно, сколько придетсяздесь торчать! Пусть все уезжают!

– Ну да, – непонятно сказал Сергей, то ли согласился, то лине согласился.

– Номер машины у него какой?

Кира сказала номер. Она знала номер его машины, а он самвряд ли.

– Подъезжай, Сереж, Батурин говорит, что скоро всехотпустят, только какие-то показания запишут, хотя я понятия не имею, что ядолжна… показывать.

– Поговори со мной, – вдруг сказал Сергей, – поговори сомной, Кира.

– Поговорить? – переспросила она.

– Не выключай телефон. Поговори. То есть ты можешь с кемугодно говорить, но так, чтобы я тебя слышал.

Она молчала.

– Кира?

Она еще помолчала.

– Ты… сильно испугался, да?

– Да, – сказал он, – да. Я сильно испугался. Я хочу забратьтебя домой. Прямо сейчас. Это можно?

– Нет, – она улыбнулась, – нельзя. Я же тебе говорила пропоказания. Только что. Ты не слышал?

– Я слышал, – возразил он.

Вообще он говорил как-то странно, и Кира никак не моглапонять, что там с ним такое.

– Подъезжайте к оцеплению, Серый. А Тим? Он тоже испугался?

– Да. Но меньше… меня. Кира, пожалуйста, не выключайтелефон. Пожалуйста.

Ей вдруг вспомнилось, как он объяснялся ей в любви – совсемнедавно, лет шестнадцать назад. Она даже запах вспомнила – мороза и овчины отего доморощенной дубленки. Он сказал: “Я тебя люблю” – и посмотрел на неесердито, как будто она была виновата в том, что он ее любит.

– Кира, поговори со мной.

– Телефон сожрет все мои деньги.

– Черт с ними. Я заплачу.

Почему он в такой панике? Ведь все позади! Никогда в жизни еемуж не боялся за нее – он был так уверен в себе, в ней, в жизни, что, дажекогда она рожала Тима, был совершенно спокоен. Мама потом говорила, что “это немуж и не отец, а бревно бесчувственное”.

Он всегда был непробиваемо и тупо убежден, что все будет хорошо.Если кто-то рассказывал, что чудом избежал, например, автомобильной катастрофы,он непременно встревал с утверждением, что опасность была невелика, ипроизводил подсчеты вероятности, и всегда оказывалось, что вероятность эта быласовсем небольшая и бояться-то, в сущности, нечего.

А сейчас? Что с ним такое?

* * *

– Пошли, – поторопил Батурин, – во-он туда, где Креп.Аллочка, ты… вы можете идти?