19-я жена - Дэвид Эберсхоф

Комнату заполняли женские и детские голоса, но точно в четыре тридцать в дверь вошел Бригам. Все моментально замолкли, кроме нескольких беспокойных ребятишек, каждого из которых тотчас же дернули за ухо. Бригам благословил нашу пищу, после чего мы приступили к легкому ужину из яичницы со шпинатом, за которой последовал травяной чай. Бригам сидел во главе стола с Сестрой Сноу по правую руку и Тетушкой Туисс по левую. Я сразу же отметила про себя, что им на обед подали запеченного голубя с подливкой, хлеб с маслом, персиковый джем и чашу с клубникой и черной малиной.

Во время всего обеда женщины подходили к Бригаму, чтобы обсудить с ним свои домашние проблемы, и для некоторых, как я позднее узнала, это было единственной возможностью посоветоваться с мужем по вопросам, какие обычно обсуждаются мужем и женой за столом. У Бригама практически не было возможности поесть, пока он давал советы своим женам. Впрочем, здесь вряд ли понадобился бы сыщик, чтобы заключить, что он уже успел второй (или даже третий?) раз поесть в этот день где-то еще. Жены образовали позади него очередь. Когда подходил ее черед — а время беседы ограничивалось минутой-двумя, — каждая из жен должна была сразу объявлять свой вопрос, в то время как остальные, включая ее соперниц, прислушивались к разговору.

— Мне нужен новый чайник.

— Я обнаружила свое ручное зеркало в комнате Сестры Клары.

— Сюзанна плохо читает.

— В следующем июне будет еще один.

Какой бы серьезной или незначительной ни была излагаемая ситуация, сейчас большинству жен представлялся единственный шанс обсудить свои дела с мужем.

Часто, пока он беседовал с женами, кто-нибудь из детей — один из пятидесяти семи! — взбирался к нему на колено или повисал у него на руке. Он всегда играл с ними, напевая «ту-ту-ту-ру-ру-ру-ла-ла-ла…» или доставал из кармана изюм. Надо сказать, что Бригам любил своих детей, интересовался, благополучны ли они, и наставлял жен в том, как поддерживать дисциплину, а также в других вопросах правильного воспитания. Но даже искренность его чувств не могла компенсировать того, что его отцовское сердце вынуждены были делить между собой пятьдесят семь отпрысков.

Пока все это длилось, Большая Десятка сгрудилась в дальнем углу, чтобы обсудить темы, какие девушкам их возраста представляются наиболее существенными. Я чувствовала себя одинокой в этом чуждом мне мире и заключила, что не буду в него принята.

Мои грустные размышления были прерваны прикосновением к моей руке.

— Это ты актриса?

Я обернулась и увидела молодую, стройную женщину, несколькими годами старше меня, протягивающую мне в знак приветствия руку. На груди у нее была приколота брошь из стеклянных виноградин, таких же зеленых, как ее глаза.

— Я — Мейв Купер.

— Ты одна из его дочерей?

— Падчерица. Моя мама — Амилия Купер. — Она указала в противоположную сторону комнаты. — Номер тридцать четыре.

— Что — тридцать четыре?

Мейв звонко рассмеялась, закинув назад голову:

— Ты здесь совсем новичок, верно?

— Ты хочешь сказать — его тридцать четвертая жена?

— Не волнуйся. В последнее время он сбавил ход. — Она выпятила подбородок и на миг о чем-то задумалась. — Я бы сказала, примерно пятьдесят.

— Чего — пятьдесят?

— А разве ты не собиралась спросить, сколько их у него в общем и целом?

Мне сразу же понравилась Мейв, и я приняла ее как свою союзницу в Львином Доме. Она рассказала мне, что была совсем маленькой, когда ее мать вышла замуж за Пророка.

— Но я для него все равно что чужая, — сказала Мейв. — Я убеждена, что он и имени-то моего не знает. — И добавила: — Да это меня вовсе и не волнует.

Она была хитра и опасна, но наша дружба завязалась и окрепла в тот самый вечер.

— Слушай, вот что тебе надо тут знать. Никогда не опаздывай на ужин, никогда не будь последней вечерами; глажка производится от вечерней зари до утренней, и не бери на себя труд пытаться поговорить с Бригамом непосредственно. Все, что тебе может понадобиться, ты сумеешь получить, подружившись с Тетушкой Туисс или Кухаркой Харриет. Туисс пребывает где-то между номерами двадцать пятым и сороковым, я, по правде говоря, не знаю. А Харриет — я почти уверена — из самых ранних, она примерно пятая или шестая, так что мне незачем говорить тебе, сколько времени она тут провела. В любом случае они могли показаться тебе мрачноватыми, только на самом деле они ужасно милые старушки.

После ужина мы поднялись по лестнице в переднюю гостиную, которую также называли молитвенной комнатой, где женщины собирались по вечерам в кружки и вязали, пели, разговаривали меж собой. Вечер был воскресный, театр стоял темный, без огней. В гостиной собрались восемь или десять жен плюс дочери и их подруги. Мною овладело такое чувство, будто каждая из жен пристально меня разглядывает.

— Не допущу, чтобы это меня слишком беспокоило, — сказала я своей новой подруге. — В конце сезона и ты, и все эти женщины увидят, что я упаковала свои вещички и уехала отсюда. У них нет причин для ревности.

— Вот так же и Эльза говорила.

— Эльза?

— Не важно. Расскажи мне про театр. Что там будет завтра вечером?

— Нет, Мейв, скажи мне. Кто это — Эльза?

Мейв не пришлось долго упрашивать: она рассказала мне историю той, кого она назвала «женой номер сорок пять или сорок шесть, точно не помню». Колоратурное сопрано из Вадовице,[85]где молодые красавицы темноволосы и холодны. По словам Мейв, Эльза отличалась прекрасной фигурой и гривой рыжевато-черных волос: она пела, возложив одну руку на алебастровый пьедестал. Бригам нанял ее выступать на его частных приемах и велел ей петь его любимые арии бельканто итальянского репертуара.

— Она жила в комнате как раз напротив твоей, — сказала Мейв. — Потом он на ней женился. Она не хотела. Но какой у нее мог быть выбор? Она была совершенно одна. Деньги, которые она получала, шли от него. Она плохо знала английский, едва умела на нем говорить. Как могла бы она уехать из Юты? А жены превратили ее жизнь здесь просто в кошмар.

— Что же случилось?

— Она исчезла. Может, сбежала. Но в Калифорнию перебраться не так уж легко. Я-то знаю. Кое-кто говорит, что бригамовские Даниты за ней поехали и в пустыне ее убили. Примерно в сорока милях отсюда, у дороги, лежит кучка костей, и девушки говорят, это Эльза. Когда ветер посвистывает сквозь глазницы, это похоже на пение Эльзы, точно как она, упражняясь, пела свои гаммы.

— Это неправда. Я не верю.

— И я не поверила. Во всяком случае, хотя бы сначала. Но правда заключается в том, что накануне вечером она была, а на следующий вечер исчезла. И если упомянуть о ней Бригаму — а я предостерегаю тебя от этого, — он покраснеет, словно перец, и, пыхтя, выйдет вон из комнаты. А несколько жен, когда убедились, что ее действительно нет, обшарили ее комнату и передрались из-за ее шелков.