Беспокойное лето 1927 - Билл Брайсон

Берарделли скончался на месте. Ему было сорок пять лет, и он был родом, как и двое осужденных за его убийство, из Италии. Он проработал на фабрике Слейтера и Моррила около года и оставил после себя жену с двумя детьми. Парментер умер в больнице Куинси на следующее утро. Это был регулярно посещавший церковь тихий мужчина, которого многие рабочие считали своим товарищем. Он также оставил жену с двумя детьми. Это все, что известно о жертвах.

Автомобиль, угнанный «Бьюик», через два дня нашли в местечке под названием Мэнли-Вудс. Полиция тогда искала исполнителей похожего, но неудавшегося ограбления в Бриджуотере, происшедшего за день до Рождества. Начальник полицейского участка в Бриджуотере, «шеф» Майкл И. Стюарт, по неким причинам, которые не были изложены в документах следствия, решил, что в обоих случаях виноваты итальянские анархисты. Выяснилось, что рядом с тем местом, где была брошена машина, проживает человек радикальных взглядов по имени Ферручо Коаччи, и поэтому он стал главным подозреваемым. Как насмешливо писал позже «Нью-Йоркер», шеф Стюарт, очевидно, решил, что «после ограбления и убийства убийца, что вполне логично, решил оставить автомобиль практически перед своей дверью».

Хотя Стюарт и считался начальником отделения полиции, имевшим в своем распоряжении некий «контингент», на деле этот контингент составлял только его работавший на полставки помощник. Сам Стюарт никогда специально не учился расследовать убийства, и у него почти не было опыта расследования серьезных преступлений. Именно поэтому, скорее всего, он так рьяно и взялся за это дело. В конце концов, такой случай выпадает только раз в жизни.

Коаччи быстро был вычеркнут из списка подозреваемых: он уехал обратно в Италию. В том доме теперь проживал некий Марио Буда, и Стюарт, следуя своей неподражаемой логике, перенес подозрения на него. Узнав, что Буда оставил машину на починку в гараже Элм-Сквер в Западном Бриджуотере, Стюарт приказал владельцу гаража позвонить сразу же, как к нему зайдет Буда.

Звонок раздался три недели спустя, вечером. Владелец гаража сказал Стюарту, что к нему заходили Буда и еще трое мужчин, но они тут же ушли, потому что автомобиль еще не был готов. Буда и один мужчина уехали на мотоцикле с коляской, а двое других ушли пешком и, скорее всего, собирались поехать на трамвае в Броктон. Стюарт позвонил в броктонский участок, и когда трамвай остановился в Броктоне, в него вошел полицейский, осмотрел немногочисленных пассажиров и задержал двоих итальянцев, которые выглядели слегка беспокойными: Бартоломео Ванцетти и Николу Сакко. У них обнаружили два заряженных пистолета и много патронов, в том числе и для другого оружия. Еще у них с собой была анархистская литература.

Для шефа Стюарта этого было достаточно. Хотя никто из задержанных ранее никогда не привлекался по подозрению в совершении преступления и хотя у Стюарта не было никаких доказательств, что кто-то из них был в Саут-Брейнтри на момент ограбления, он обвинил их в убийстве.

Та эпоха была не слишком хорошим временем для иностранцев или людей радикальных взглядов, а сочетание этих качеств было и вовсе опасным. Америка тогда как раз переживала «Великую красную угрозу». В 1917 и 1918 годах Конгресс принял ряд печально знаменитых законов, в частности закон «О шпионаже» и закон «О подстрекательстве к мятежу». Они предусматривали суровое наказание для тех, кто почти в любой форме высказывал неуважение к американскому правительству, включая его символы – флаг, военную форму, исторические документы и все, что могло быть сочтено отражением величия и славы Соединенных Штатов Америки. Законы эти исполнялись с невиданным рвением. «Граждан сажали в тюрьму за то, что они критиковали Красный Крест за своим обеденным столом», – писал один комментатор. Одному священнику из Вермонта дали пятнадцать лет за то, что он раздал полдюжины пацифистских листовок. В Индиане присяжные всего за две минуты оправдали человека, убившего иммигранта за то, что тот плохо отзывался об Америке.

Удивительно, но стало опаснее призывать к противозаконным действиям, чем совершать их. Уклонявшегося от призыва на военную службу могли посадить в тюрьму на один год, а того, кто призывал других к уклонению, – на двадцать лет. В первые пятнадцать месяцев по закону «О шпионаже» было осуждено более тысячи человек. Трудно было даже понять, что может послужить причиной ареста. Некоего Роберта Голдштейна, снявшего фильм о Войне за независимость США, осудили за то, что он изобразил англичан в плохом свете. Судья счел, что такое изображение может быть «допустимым или даже похвальным» при обычных обстоятельствах, но в «чрезвычайное для государства» время Голдштейн не имел права «ниспровергать цели и принципы нации». За то, что режиссер показал оскорбительным образом армию союзного государства, какой она была 150 лет назад, его осудили на двенадцать лет тюремного заключения.

Хотя законы о шпионаже и о подстрекательстве к мятежу принимались, как исключительно законы военного времени, после окончания войны ситуация только ухудшилась. Возвращение домой двух миллионов солдат и сокращение военного производства привели к серьезной рецессии. В двух десятках городов, куда в поисках работы устремились чернокожие американцы, конфликты на расовой почте переросли в столкновения. В Чикаго, где чернокожее население за десятилетие удвоилось, один чернокожий юноша заснул на плоту, и его отнесло течением к пляжу для белых. Там его забили до смерти; в последующих столкновениях погибли еще тридцать восемь человек и несколько районов были сильно разрушены.

Промышленный сектор сотрясали забастовки. Бастовали портовые грузчики, ткачи, производители сигар, строители, сталелитейщики, телефонные операторы, лифтеры и проходчики метро, шахтеры и даже бродвейские артисты. Однажды в 1919 году в общей сложности бастовали два миллиона человек.

Во всех бедствиях винили иностранных агентов и радикальные организации, вроде «Индустриальных рабочих мира» (Industrial Workers of the World, IWW), членов которой называли «вобблис» (по неизвестным причинам). В Бостоне и Кливленде полиция помогала возмущенным толпам разгонять демонстрантов на Первое мая; затем в Бостоне полицейские сами объявили забастовку (благодаря которой Калвин Кулидж значительно повысил свой авторитет). В штате Вашингтон толпа вытащила на улицу члена IWW Уэсли Эвереста, избила его и отрезала половые органы, после чего его сбросили на веревке с моста и застрелили. Его гибель назвали самоубийством, и никаких обвинений никому предъявлено не было.

На пике всех этих волнений некий злоумышленник – предположительно иностранец – начал рассылать бомбы известным людям. Служанка сенатора Томаса Р. Хардвика, главы сенатского Комитета по иммиграции, приняла небольшую посылку в коричневой бумаге, доставленную в дом сенатора в Атланте, принесла ее на кухню, и эта посылка взорвалась, оторвав ей руки. На следующий день почтальон из Нью-Йорка прочитал описание этой посылки в газетах и вспомнил, что в его отделении лежат шестнадцать похожих пакетов, отправку которых задержали из-за неполной оплаты. Он побежал на работу и увидел, что пакеты до сих пор лежат там. Все они были адресованы влиятельным личностям: Джону Д. Рокфеллеру, Дж. П. Моргану, генеральному прокурору А. Митчеллу Палмеру, председателю Верховного суда Кенсо Маунтину Лэндису, а также нескольким губернаторам и конгрессменам. На всех посылках в качестве обратного адреса был указан универмаг «Гимбел-Бразерс» на пересечении Тридцать второй улицы и Бродвея на Манхэттене. Впоследствии выяснилось, что было отправлено еще несколько подобных посылок. Одна из них вернулась в универмаг, потому что ее доставка не была оплачена полностью. Любопытно, что служащий универмага открыл ее, обнаружил бутылку с кислотой, таймер и взрывчатку, а затем упаковал обратно, добавил необходимые марки и снова отправил по адресу назначения. В общей сложности обнаружили тридцать шесть бомб. За исключением служанки никто не пострадал, и никого по этому делу не арестовали.