Долгая дорога - Валерий Юабов

Вот разыскивает он меня возле овощных полок и произносит нечто нечленораздельное, быстро и шепеляво: «Валэри-ю-гота-сэм-сай-пут-мор-аппл-э-вэгетал-фрещ»…

Ни слова не понимаю! Прошу повторить. Сал повторяет, шмыгая носом и постукивая подошвой по полу. Такая у него привычка, а это еще больше сбивает с толку. Я только собираюсь попросить: «Сал, скажи лучше по-русски», как за спиной раздается хохот. Это к нам подошел Джон, моя палочка-выручалочка. Он, оказывается, слышал скороговорку Сала, и всё отлично понял: Сэм, один из хозяев, просит разложить на полках свежие овощи и фрукты. Джон повторяет мне это медленно и членораздельно, а чтобы урок не прошел даром, просит: «Repeat!»

Я повторяю и бегу в подсобку…

* * *

«Не могу поверить! Впервые в моей практике!» – поражалась миссис Линч.

А я так и не признался ей, что кроме неё появилось у меня по меньшей мере еще десять учителей.

– Итщ-фоу довоу… Итщ-фоу довоу!

Наклонившись надо мной, мама натирает мне грудь тигровой мазью и бормочет по-бухарски что-то вроде заклинания: «Надеюсь на твое быстрое выздоровление, на очень быстрое!» Может быть, чтобы усилить значение этих слов, мама трет меня всё быстрее и сильнее. Это приятно: грудь горит, внутри уже нет раздражающего похрипывания, мне легче дышать.

Я болен. Простужен или даже гриппую. Многие ребята ходят в колледж, не обращая внимания на такие мелкие неприятности, в аудитории всегда кто-нибудь чихает, сморкается, кашляет. Я тоже, может, ходил бы, да не могу: мамой на это наложен жесткий запрет. При первых признаках моей или Эммкиной простуды (а мама их засекает тут же) она сообщает: «Ты заболел (заболела), сейчас будем лечиться… Завтра останешься дома». Возражать бесполезно. Можно, конечно, просто не послушаться, удрать, но… Жалко огорчать маму.

Да, именно маму. Дело в том, что когда кто-то из нас двоих болеет, мама страдает и душой, и телом гораздо тяжелее, чем мы. Её сопереживание намного острее обычного материнского страха и сострадания. Когда я однажды удрал, простудившись, и вернулся с высокой температурой, с ней такое было… Словом, я сдался. К тому же если во время болезни мама становится твоим единственным доктором, как же её не слушаться?

Пишу это без всякой иронии. Хотя мы и приехали из страны, где медицина была бесплатной, мама и в Ташкенте, и в Чирчике обычно сама нас лечила, обращаясь к врачам лишь в тяжёлых случаях. А для простых, привычных недугов у неё, как и у большинства азиатских женщин (впрочем, как и у женщин всего мира) имелись собственные методы лечения, свои рецепты, свой домашний арсенал. И таблетки из аптеки, и лекарства травяные, древние, которыми пользовались тысячелетия.

В Америке же мама оказалась нашим единственным доктором, в прямом смысле слова – просто в силу обстоятельств. Леченье у американских медиков было нам не по карману.

Вероятно, это известно всем: квартплата и медицинская страховка – самые большие расходы любой американской семьи. Медицинских страховок в Америке великое множество, и очень дорогих, и подешевле, есть и бесплатные. Поэтому каждая дает те или иные возможности, оплачивая одни и не оплачивая другие виды медицинских услуг – госпитализацию, операции, тесты, визиты к врачу, лекарства.

Пять первых месяцев, пока нас опекала Наяна, мы имели бесплатную медицинскую страховку Medicaid, очень распространённую среди старых людей и бедняков. Лишившись её, мы оказались лицом к лицу с болезнями без всякой защиты современной медицины. Ни у мамы на работе, ни у меня в колледже или у Эммы в школе страховок не давали. Об отце уж и не говорю. Счастье еще, что астма его отступила и приступов не было! Мы не могли бы заплатить даже за консультацию врача, не говорю уж о курсе лечения.

Кстати, недавно я прочитал, что в Америке, население которой составляет 178 миллионов человек, 43 миллиона, то есть почти четвертая часть американцев, не имеют никаких медицинских страховок. Это теперь, в 2003 году. Думаю, что в 1981-м, о котором я пишу, дело обстояло не лучше.

Я не собираюсь критиковать американскую систему социального обеспечения, наоборот, я считаю, что Америка для бедных делает очень много. И все же есть в этой системе слабые места, которые, оставляя в безвыходном положении людей честных, работящих, позволяют процветать лодырям и жуликам.

Вот типичный пример. Семья иммигрантов живет пять месяцев на средства Наяны. Заканчивается этот срок, никто из членов семьи и не думает искать работу. То есть якобы ищут, но… Не получается! На самом же деле кто-то в семье работает, но тайно, у каких-нибудь родственников или знакомых, а деньги получает наличными. Нет чеков, нет и следов заработка… Так вот, такая семья «безработных» формально имеет право на широкую поддержку и получает всё: Medicare, Food stamps, то есть деньги на питание…

Есть множество других способов обжуливать государство. Их очень быстро усвоили иммигранты. Пользоваться такими возможностями многие не считали и не считают зазорным.

Мама получала свою зарплату чеками, поэтому сразу стало известно, что она работает, и Наяна досрочно лишила нас своей помощи. Может быть, если бы маму кто-нибудь надоумил договориться, чтобы ей платили наличными, мы тоже не отказались бы от возможности поживиться за счет доброго Дяди Сэма? Не знаю… Впрочем, думаю, что мама не захотела бы. Не в её характере это было. В ней очень сильна была независимость, даже гордость трудящегося человека, привыкшего полагаться на свои силы, а не на благотворительность.

Однажды случилась беда: хозяин швейной фабрики столкнулся с какими-то трудностями и закрыл свое предприятие. Маме пришлось превращаться в «безработную на пособии». Я ходил вместе с ней оформлять документы, мы стояли в длинных очередях, заполняли стопки аппликаций, ожидали приема у чиновников… Мама выглядела несчастной и подавленной. Она тихонько бормотала: «Ненавижу! Не хочу! Бюрократия похуже советской!». А когда мы, наконец, «покинули эту тюрьму», как она выразилась, и немножко прошлись по свежему воздуху, мама вдруг остановилась, всплеснула руками и сказала:

– Заметил, сколько там молодых? Почему они так спокойны? Какой позор просить деньги! Какое унижение! Нет, что бы ни случилось, я больше сюда не пойду! Уж лучше любая работа, любая!

К счастью, пособием пришлось пользоваться совсем недолго: через три недели мамина фабрика снова открылась.

Мама готова была трудиться и вдвое больше, если бы в сутках было вдвое больше часов. Но заработать на страховки она при всем желании не могла, и несколько лет мы прожили в Америке, не зная, что будет, если на кого-нибудь из нас обрушится тяжелая болезнь или произойдет несчастный случай. А с привычными болезнями справлялась мама, наш домашний доктор.

* * *

Я почувствовал, что заболеваю, еще в пятницу, когда был в колледже. Вечером мне стало хуже, но мама пришла с работы очень уж усталая и потеряла бдительность. В субботу с утра ей все стало ясно: я кашлял, хрипел, чихал.