Матерятся все?! Роль брани в истории мировой цивилизации - Владимир Жельвис

Как правило, все перечисленные выше случаи представляют собой примеры мужских инвектив. Однако в некоторых культурах граница между мужскими и женскими инвективами пролегает иначе, чем в Европе. Отвергая ухаживания молодого человека, девушка из народности коя в Южной Индии может издевательски посоветовать ему пойти вступить в определённые отношения с его старшей сестрой.

Сложная и противоречивая проблема происхождения ругани, затрагивающей мать и сестру, уже рассматривалась выше, так как она имеет отношение сразу к нескольким разделам нашей темы. Она заслуживает особого раздела, и поэтому ниже мы рассмотрим её значительно подробнее, хотя неизбежны будут некоторые повторения.

Позиция, изложенная А. В. Исаченко, предлагалась выше, в разделе о зоообзываниях.

По мнению известного этнографа Д. К. Зеленина, «матерная» формула первоначально была обращена только к демону и имела целью его запугать.

В другом месте он говорит об этом несколько иначе:

Как видим, перед нами два объяснения, только частично совпадающие между собой. Одно дело – уверять демона, что говорящий и демон – ближайшие родственники по матери демона, для того чтобы демон испугался такого могучего родича-соперника; и совсем другое – использовать ту же самую формулу в качестве подобострастного комплимента.

Последнее предположение при всем своём остроумии представляется наиболее спорным. Конечно, в принципе верно, что мнимое (как и подлинное) родство может быть использовано как средство заискивания, и то, что сейчас воспринимается как очень оскорбительная инвектива, могло звучать комплиментом. Однако нет буквально ни одного факта, который говорил бы в пользу такой гипотезы: науке неизвестны другие случаи заискивания перед опасными силами, сходные по тактике. Не приводит никаких доказательств и Д. К. Зеленин.

Зато первое предположение Зеленина, то есть что изучаемая инвектива служит своего рода оберегом, кажется заслуживающим внимания. Зеленин считает, что с помощью этой идиомы демону как бы говорится: «Я твой отец!», точнее: «Я мог бы быть твоим отцом!» Демоны трусливы, и их, очевидно, запугивает такое нахальное уверение в мнимом родстве, говорит этнограф. Многочисленные примеры из разных языков, приводимые Зелениным, подтверждают, что использование инвективной непристойной лексики как оберега действительно вполне возможно.

Однако предположение Зеленина вполне может касаться не раннего этапа использования инвективы, а того периода, когда уже была утрачена её связь с собакой и изменился творец инвективного действия.

Кроме того, нельзя исключить и того, что даже во времена существования инвективы в полном виде параллельно существовали и такие, что были связаны с первым лицом (то есть «Я ёб твою мать»); вот эти инвективы и могут быть интерпретированы так, как это предлагает известный этнограф.

Выше уже говорилось, что наиболее подробным и убедительным образом проблема возникновения инвектив, связанных с совокуплением, в русском ареале исследована Б. А. Успенским. Автор видит несколько этапов развития соответствующей идиоматики, от ритуального, свадебного и аграрного сквернословия, которое носило священный, ещё не кощунственный характер, к дальнейшей замене действующего лица – божества – псом, а в позже – ещё и к замене пассивного участника – земли – сперва женщиной, а позже и вовсе матерью оппонента. На последнем этапе соответствующая брань ассоциируется уже с инвективами типа «Блядин сын!» и «Сукин сын!», где «сука» употребляется в значении «распутница».

Дохристианский культовый характер большинства инвектив, сопрягающих сношение с матерью и другими родственниками, очевиден.

Собственно, большая часть многочисленных гневных осуждений сквернословия этого типа православными церковными авторами во все времена основывалась именно на доказательствах языческого происхождения ругани, а сама ругань возводилась к «еллинскому блядословию», характеризуясь как то «татарская», то «жидовская», то есть связывалась с поведением «нехристей».

Не подлежит сомнению, что давнее заблуждение, будто русский мат имеет татарское происхождение, связано с восприятием слова «татарский» как названия определённой национальности, в то время как в данном случае оно означает просто «любой нехристианский». Сравним восприятие слова «немецкий» как «любой иностранный» («Немецкая слобода», пословица «Что русскому здорово, то немцу смерть» и тому подобное).

Русский мат, таким образом – это всего лишь национальное звено, занимающее определённое место среди других средств выражения священных понятий в языческую эпоху, распространённых во всех без исключения национальных культурах.

В разных языках формы матерной инвективы могут быть представлены очень разнообразно: в первом, втором и третьем лице единственного числа. Для современного русского языка характерна форма третьего лица, обычно интерпретируемая как форма первого лица (т. е. «Ёб твою мать!» понимается как «Я ёб твою мать!»).

В то же время в ряде ареалов преимущество отдаётся форме второго лица. Сравним английское «Motherfucker!» (то есть «You fuck(ed) your own mother!» = «Ты ёб свою мать!»).

По Б. А. Успенскому, русский вариант инвективы может ассоциироваться как с первым лицом («Я ёб твою мать!»), так и с третьим лицом («Пёс ёб твою мать!»), причём обе интерпретации внутренне непротиворечивы. В случае интерпретации от первого лица брань как бы исходит от пса, то есть имеет смысл: «Я, пёс, утверждаю, что совокуплялся с твоей матерью!» Такая брань звучит грубее, не задевая говорящего, который не ассоциирует себя с псом, а как бы дословно цитирует презренное животное.

В этой интерпретации матерная инвектива – это язык собак; псы как бы матерятся с помощью своего лая, собачий лай – это тот же человеческий мат, только на собачьем языке. Выше уже отмечалось, что в польском языке «jebać» и «lajać» могут выступать как синонимы в смысле «бранить».

Имеет смысл отметить, что употребление местоимения «твою [мать]» может носить вторичный характер, первоначально же вместо «твою» стояло «свою». (То есть русский мат был ближе к английскому «motherfucker».) Подобная замена связывается Б. А. Успенским с превращением бывшего заклятия или клятвы в непосредственную инвективу в современном понимании термина, в проклятие, падающее на голову оппонента.

Наконец, снова вспомним о ещё одной неординарной точке зрения, в соответствии с которой пёс вообще имеет мало отношения к матерной инвективе. И. Гавран, а вслед за ним Ф. Кинер предполагают, что первоначально мат выглядел примерно как «Дьявол да выебет твою мать!», а уж потом «дьявол» заменился на автора высказывания («Я ёб твою мать!»).

В XVIII в. эта брань распространилась на славянских католиков и частично – далматинцев, в XIX в. пошла ещё дальше, а в качестве объектов брани появились и Бог, и Мадонна, и святые, всевозможные священные предметы вроде просфоры, креста и тому подобного, а там и власти предержащие, и мирские предметы.