Кисельные берега - Анна Осьмак

Теперь ей стала понятна и багровая тёткина шея, и трясущиеся руки, которыми она пыталась собрать обеденную посуду…

- Как вы поживаете? – не унималась Пепелюшка. – Здоров ли ваш благочестивый супруг и ваши деточки?

«Любезная пани» хрюкнула как-то странно и, подцепив, наконец, поднос с грязными обедешными мисками, помотылялась к двери. Там она споткнулась о порог и выругалась, сетуя на свою незавидную долю, заставляющую её ходить за «господскими проблядовками».

- В самом деле, - ядовито заметила Кира, когда дверь за тёткой захлопнулась, - милая и добрая женщина…

- Что это с ней? – Пепелюшка перевела с захлопнувшейся двери на соседку по заточению круглые, небесного цвета глаза, полные искреннего беспокойства. – Её так странно шатало… Она больна? Может, ей плохо?

- Ей хорошо, - фыркнула Кира. – Она пьяна, как грузчик.

- А, - ничуть не обескуражилась невинная дева, - слава богу… - и деловито застучала крышками принесённых горшков с едой.

… С трудом выждав время – вдруг горгона ещё зачем-нибудь надумает вернуться – Кира, наконец, решилась.

- Ты куда? – встрепенулась Пепелюшка, затепливая свечу – комната медленно погружалась в вечерние сумерки.

- Жди меня, и я вернусь… - пообещала её беспокойная компаньонка и шмыгнула за гобелен.

Глава 32

Открытая площадка с бойницами дохнула тёплым летним ветром, откинув с лица Киры волосы. Девушка на мгновение зажмурила глаза и тут же поспешно шарахнулась за угол. Вот невезуха!..

Впрочем, этого стоило ожидать.

Она ещё раз вытянула шею, с тоской осмотрела бесперспективное с точки зрения побега пространство и скучающего стражника, задумчиво ковыряющего в носу… И здесь не фартануло – что за напасть! Неужели из этой западни нет выхода? Неужели напрасна эта отсрочка с отъездом барона? Эта счастливо обнаруженная не запертая дверца?.. Неееет! Как бы не так! В сказках ничего не бывает просто – ты вспомни! Как оно там… А! Если в первом акте на стене висит ружьё, то в последнем оно непременно выстрелит. Хотя, это сказано, кажется, про детективные пьесы… Не важно – один чёрт.

В любом случае – ружья у неё уже два: отъезд и дверца. И где? И что? Где логическое продолжение новых вводных? Почему они не стреляют? Порох подмок?..

Кира, уныло волочась обратно по знакомому коридору, вдруг запнулась в своих сердитых размышлениях и поспешно прижалась к стене. Одна из дверей, в которые она пыталась ломиться в свою первую вылазку, была приоткрыта. Оттуда падала полоска трепещущего свечного света…

«Так, - беглянка беспокойно переступила с ноги на ногу. – Как же мне теперь прошмыгуть мимо незамеченной?»

Стараясь двигаться как можно тише и при этом, как назло, ощущая себя слоном в посудной лавке, девушка торопливо посеменила мимо. И, вот, когда она уже миновала полоску света…

- Гхм-гхм! – раздалось за спиной так громко и вызывающе-внезапно, что спалившаяся разведчица подпрыгнула.

Потом, поджавшись внутренне, обернулась.

В проёме двери, распахнутой теперь настежь, держась одной рукой за скобу, другой за косяк, и покачиваясь на нетвёрдых ногах, стояла горгона.

- Зах-ходи, - промычала она и посторонилась приглашающе.

Кира, поколебавшись, приглашение приняла. А что? Намахну с тёткой, сниму стресс. Всё лучше, чем унылая скука темницы, дурацкая болтовня Пепелюшки и самоедство по поводу собственного бессилия.

В комнате горгоны было ещё более неопрятно и аскетично, нежели в отведённой пленницам спальне. Узкий топчан с засаленным соломенным тюфяком и колченогий стол с двумя табуретами при нём – такая вот обстановка. На столе – вся радость: большая залапанная бутыль, опорожнённая более, чем наполовину, и жестяная кружка.

Хозяйка кивнула гостье на табурет и тяжко плюхнулась напротив. Плеснула себе в кружку, поднесла было ко рту, но вовремя вспомнила о долге гостеприимства. Бережно отнеся посудину на вытянутой руке в сторону, другой рукой она, нахмурившись, пошарила в полости под столешницей, добыла оттуда щербатую миску. Протёрла её спущенным на основание ладони рукавом и швырнула на стол. Плеснула и в неё.

- Ты уж не обессудь, девка, - сказала хрипло, подтолкнув миску к гостье. – Чем богаты…

Кира скривилась, понюхала пойло, попробовала на язык… Крепкое вино казалось густым и горячим, словно ртуть.

- Не боись, - успокоили её, - вино хорошее, из господских погребов. Ты, небось, в жизни такого не пробовала, лапотница? Куда тебе, козе драной…

Лапотница хмыкнула зло и махнула выпивку отточенным движением заправского пьяницы. В глазах горгоны промелькнуло что-то похожее на уважение. Она отпила из своей кружки и, путаясь руками в складках фартука, вытянула из кармана курительную трубку.

- Ну? – вопросила она многозначительно, пытаясь набить её табаком. Пальцы плясали и тыкались мимо, просыпая травяные крошки на стол, колени, на пол… - Чего бродишь по коридору маятнем? Что, дверцу, либо, нашла? А? Ах ты ж, премудрая курица… Думала, должно, перехитрила всех на свете! Ну и чё? Перехитрила? Все уже пути разведала? - Кира со стуком поставила плошку на стол. – Понравилось? Ну а то как же… Давай ещё подбавлю…

Бутыль снова булькнула, наклонившись.

- И чего бродишь? Чего не сидится мирно, господина не ждётся? – она, наконец, прикурила и затянулась. – Глупые, истеричные девки. Всё сбежать норовят, всё слезьми умываются, о пощаде молят дуры. Чего вам не так, скажи? Барон-то – мужик хоть куда! Разве не за благо любиться с таким? – её синюшные губы изогнулись в кривой усмешке. – Мне б на ваше место, гусыни, уж я бы не стала от господских ласк бегать…

- С удовольствием с тобой поменяюсь, - буркнула гусыня.

Горгона остановила на собутыльнице неприветливый взгляд, медленно потянулась к ней через стол и вдруг вцепилась костистыми пальцами в рубаху на груди, скрутила ткань, наматывая на кулак.

- Ах ты сучка пейзанская… - протянула она ровным голосом. – Глумиться надо мной вздумала? Думаешь, не знаю я, что мужик на сладкое личико да на юные перси падок? На таких, как ты! Мне тут не светит – на что ему тухлая селёдка…

- Это ты верно подметила, - Кира попыталась отцепить жёсткие пальцы от рубашки, - про тухлую селёдку. Только в чём здесь моя вина, скажи?

Пальцы медленно разжались и оттолкнули объект чёрной зависти. Тот шлёпнулся задом на табурет и перевёл дыхание.

В лице горгоны потухла ненависть, сменившись обычной угрюмостью. Она сунула трубку в рот, затянулась, выпустив облачко