Катарсис. Темные тропы - Виталий Храмов

– Придётся выпороть, – вздыхает Волчонок.

– Вы, ваше высокородие, лишь гость в этом Доме, – отвечает, манерно склонив голову, Огнянка.

Коза даже язык показала, прежде чем юркнуть обратно на чердак.

Волк тут же становится передо мной на колено, приложив руку к сердцу, говорит:

– Как глава Дома Волка обращаюсь к главе Дома Медной Горы – прошу руки дочери Медной Горы Огня, Жгущего Смыслом!

– Тьфу, на тебя, скоморох! – плюнула Огнянка, фыркнула и пошла в дом.

«А почему?» – мысленно спрашиваю я.

Девушка аж запнулась в ступенях, отпустила подол, вцепилась в перила, растерянно обернулась.

«Мал ещё!» – ответила она.

«Это твое окончательное решение?» – спрашиваю.

Но Огнянка пожимает плечами и уходит в дом.

– Я не глава дома, встань, Оскал. Вернётся вдова Медного Владыки – повторишь.

А Волчица отвесила подзатыльник брату:

– Что в словах «не Ястреб» ты не понял?

– Кто такой Ястреб? – спрашиваю я.

– Ястреб! – кричит Сирус, влетая во двор, спрыгивая с коня так поспешно, что чуть не вспахал борозду носом в утрамбованной земле двора. – Мамой клянусь – Ястреб!

Я ничего не понимал. Я никак не мог вспомнить, кто такой этот Ястреб, «не который» – Оскал. Почему Волчица, такая дерзкая и наглая девушка, округляет глаза и делает «Ох!», закрывая рот обеими ладошками, приседая обеими ногами, зажимая их так, будто ей в пах влетел шмель. Почему Огнянка оседает в дверях без чувств. Почему Волк вместо того, чтобы волноваться за девушку, руку которой только что просил, просто перепрыгивает её бесчувственное тело, спеша зачем-то в дом. Не понимаю, почему так тянется Дубняк, хотя даже со мной держит себя немного разнузданно, с хитроватостью бывалого и опытного ветерана. Не понимаю, почему его ребята так поспешно вылетели со двора в оцепление и так спешно затворяют ворота. Не понимаю, почему Волк опять перепрыгивает тело девушки, в которую вроде бы влюблен, прыжками летит к Сирусу с какой-то хренью.

– Он? – Волчонок скидывает с плоского предмета ткань, показывая овальный портрет какой-то породистой морды.

– Похож! Только моложе, отчаяннее и – живой! – отвечает Сирус, утирая лоб. Коза уже несёт глиняную кружку. Всё-то она успевает. Только вот клок паутины тянется за её плечом.

Сирус кивнул, осушил кружку, вытер губы с рыжим пушком, выдохнул:

– Или ты думаешь, я Спартака не узнаю? – шипит Сирус.

Теперь ахает – Пламя. За Спартака я слышал. Немного проясняется.

– Я его как тебя видел. Вот так! Рассмотрел! Ну, мы же не раз обсуждали! Если бы знал, что Спартак – Ястреб!

Ах, вот оно что! Теперь понятно. В гостях у сказки. Точнее – сказка пришла в дом.

– И зачем так кричать? Пугать всех! – ворчу я, помогая подняться девушке, раз уж всем этим молодым, да ранним стало сразу не до неё и её забот. А то «люблю – не могу, асисяй!» Вот и узнали ценность всех слов. Права Волчица – скоморох!

– Только что их видел! – выпучив глаза, оглушительно шепчет Сирус.

– Их? – пискнула Волчица.

– Сумрак! Я сначала его узнал, потом уж Спартака, – отвечает Сирус, с сожалением смотря в пустую кружку. Коза волокла ещё, да сразу две. – Горан с ними остался. Они просто пьют, в запойную, по кабакам, да песняки горланят! Глазам своим не поверил!

Волчица, Огнянка, Волчонок летят в дом.

– Они теперь – Агроном, сын Агропрома, и Ёшкин Кот, сын Минфина! – кричит им вслед Сирус.

А вот тут и мне поплохело. Да настолько, что я сел на собственные ноги и схватился за голову одной рукой, а за сердце – второй. Звуки эти, сложенные в эти имена, вызвали острую боль в сердце. Боль торжественно-щемящую, сладко-безвозвратную, ностальгическую. А голова взорвалась лицами, образами, словами и обрывками фраз, текстами и мельканием картинок, звуками музыки и обрывками песен. Тут тебе и неведомые помещения, улицы, строения, незнакомые люди, дети, женщины, что, закатывая глаза, прикусывают нижнюю губу от удовольствия и страсти, какие-то механизмы, что ездят, дымят, грохочут и даже… летают? Что это? Что это такое? Всего лишь название ремесла и отрасли хозяйственной деятельности и ругательная присказка в совокупности с другим названием Казначейства. Какой это язык? Почему красный? Я его знаю? Он мне щемящее приятен? Причём тут красные и золотые звёздочки? Почему Мир грохочет взрывами и… очередями? Очередями – чего? Куда? Почему грохот – печален? Терзает потерями и имеет стальной вкус крови? Горек и солён – потом и слезами? Что это за запах? Что такое порох, соляра, тротил?

Одно понятно кристально ясно.

– Я с вами! – твёрдо говорю я, поднимаясь. Ребята уже собрались, пока меня «плющило».

– И я! Я тоже! – звонко кричит Пламя, сбегая по ступеням в таком же костюме, как девушки – штаны, куртка.

– Нет! – отвечаю я, перехватывая девочку.

– Это же они! Понимаешь? – град слёз брызнул с глаз Пламени. – Дед… Они… Хоть одним глазком!

– Ты всё увидишь, внучка! – говорю я ей, поднимая её до своего лица, целуя в щёку, смотря прямо в глаза, – Обещаю! УМник тебе их покажет.

Кони ребят танцуют, показывая нетерпение наездников. Вскакиваю на Харлея. С гиканьем – вылетаем в распахиваемые ворота.

Я не видел, но Дубняк торопил ребят закрывать ворота, гонял их надевать полную броню.

– Началось! – приговаривал он. – Не к добру их, беспутных, именно сейчас принесло сюда, ох, не к добру!

Это был очень длинный, и очень безумный день. Перешедший в ещё более оторванную ночь.

Мы влились в шумную толпу гуляк, где явно верховодили двое шумоватых юношей с безумным блеском глаз и смехом сошедших с ума. И этим разочаровали они меня. Ничего в них не вызывало во мне тех щемящих и торжественных чувств, что я испытал при звуках их имён. Ничего.

Я снова стал старым и скучным Бродягой, лишним на этом отвязном празднике безумия и молодости. Потому я накрылся вторым одеялом прозрачности и просто решил проследить ход событий, присмотреть за моими подопечными, если они вляпаются в неприятность. А они вляпаются! Их втащат в неприятности эти двое, что уже подняли на уши полгорода – Агроном, сын Агропрома, и Ёшкин Кот, сын Минфина.

В процессе загула «притомился» Горан. И я оказался перед нелёгким выбором: оставить валяться пьяную тушку юноши вместе с его дружками-собутыльниками и продолжить «пасти» остальных или отнести парня домой?

Некоторые крыши проламывались под нашим с Гораном весом. Всё же порода у Святогорычей не из деликатных и птичьих. Это – бойцы, причём ближнего боя. Прирождённые бойцы, «танки», мускулистые, с тяжёлой, крепкой костью.

И эти ломающиеся крыши и летящее по небу тело не добавили городу спокойствия и умиротворённости.