Когда гений терпит поражение - Роджер Ловенстайн

К понедельнику слухи, циркулировавшие на рынке, связывали любое мельчайшее снижение котировок с продажами, осуществляемыми Гринвичем. Но СМИ хранили гробовое молчание. Со 2 сентября, когда Меривезер направил инвесторам LT письмо, в прессе не появилось ни единого слова о гибнущем хедж-фонде. Аналитики Уолл-стрит ждали обнародования видеозаписи свидетельских показаний президента Клинтона по делу Моники Левински и предвкушали эффект, который оно должно было произвести. Говорили об угнетающем воздействии записи на рынки. Фишер придерживался иного мнения: сексуальный скандал не имеет ничего общего с реальными причинами, отягощающими Уолл-стрит. Он считал, что рынки присматриваются к LT как к туше, предназначенной для разделывания.

После переговоров с банкирами Фишер пришел к заключению, что Уолл-стрит хотела бы принять участие в спасательной операции, но, учитывая взаимное недоверие между банками и их предрасположенность к конкуренции, никто не рискнет выступить инициатором такого предприятия. Инициатива будет предоставлена Федеральной резервной системе. Корзайн, все еще страховавший свои ставки, думал точно так же. На случай провала единоличной покупки LT его банком он хотел избежать всеобщей конкурентной схватки за бесплатные куски. Корзайн отдал бы предпочтение объединению усилий под оказывающим защиту знаменем Федеральной резервной системы. А Херб Эллисон подталкивал Фишера к проведению встречи представителей нескольких банков на нейтральной территории[255]. Понимая, что время истекает, Фишер пригласил представителей трех крупнейших банков на завтрак в помещение Федерального резервного банка Нью-Йорка.

Фишер утверждал, что ни его, ни Макдоноу не беспокоили убытки LT. Их даже не интересовал потенциальный ущерб других компаний. Если оценка потерь, которые могли понести 17 банков, была верна (а их Фишер оценивал в 3–5 миллиардов), то убытки каждого банка в пределах 300 миллионов были, разумеется, терпимы. Даже если они были нетерпимы, частные банки Уолл-стрит рисковали деньгами своих акционеров; они не обращались за помощью к Федеральной резервной системе.

Предметом озабоченности Питера Фишера было нечто более обширное и емкое, выражавшееся концепцией «системного риска»: он опасался, что в случае краха LT и поспешных и не скоординированных ликвидаций, предпринятых кредиторами компании, ущерб будет причинен не отдельным крупным участникам финансовой системы, а финансовой системе в целом. Позднее Гринспен использует выражение «удержание рынков», ассоциирующееся с картиной рынков, где хаос привел к коллапсу. Это означало, что трейдеры просто перестанут вести торговлю[256]. Макдоноу выражал сходное опасение: убытки столь многих игроков на столь многих рынках спровоцируют порочный круг ликвидаций, резких колебаний учетных ставок и новые убытки: «Вероятно, рынки… перестанут работать на один или несколько дней, а возможно, и на более продолжительный срок»[257].

Со времен Великой депрессии США не переживали ничего похожего на подлинное расплавление рынков, хотя порой рынки, казалось, влекло к этому состоянию. Финансовый Армагеддон навевал ужас и вдохнул жизнь во множество художественных произведений, сюжеты которых строились на крайних формах проявления природных катастроф, массовых компьютерных сбоев и тому подобных бедствий. Говоря отвлеченно, никто не может сказать, является ли системный риск подлинной опасностью (само понятие системного риска смутно и плохо определено), но люди, отвечающие за регулирование, естественным образом склонны к осторожности. В то время как Фишер готовился к встрече гостей, Азию поразили судороги экономического спада, если не кризиса; Россия совершенно определенно проваливалась в кризис, а Южная Америка была на его грани. В США огромное расширение спредов по кредитам давало основание предполагать, что кредиторы отказываются давать деньги, а это было классическим симптомом сокращения экономической активности. Днем раньше, 21 сентября, доходность по казначейским облигациям упала до 5,05 %. Согласно приведенному в «The Wall Street Journal» мнению одного экономиста, «теперь облигации Казначейства США стали просто мерилом страха» – страха перед любыми облигациями, кроме облигаций самого Казначейства США[258]. Котировки акций валились повсюду – от Швейцарии до Бразилии и Сингапура. Если бы Фишер оглядел окрестности Уолл-стрит, он бы заметил, что американская экономика полна сил (это отличало ее состояние от осени 1929 года, когда к моменту Большого краха на Уолл-стрит экономика уже переживала спад). И действительно, большинство американцев даже не знали о существовании финансового кризиса, который министр Рубин назвал самым тяжелым за полвека[259]. Но в сознании руководителей Федеральной резервной системы этот кризис занял вполне почетное место.

* * *

Гости Фишера – Комански и Эллисон из Merrill, Корзайн и Тейн из Goldman и Мендоса из J.P.Morgan – прибыли в 7.30 утра. Если о настроении директоров можно судить по котировкам акций их компаний, то посетители Фишера пребывали в кислом состоянии духа. Акции Merrill стоили 54 доллара, тогда как в июле их котировки составляли 108 долларов, то есть были вдвое выше. Акции Morgan подешевели на 40 %. Goldman еще не стал открытой акционерной компанией и даже не мог рассчитывать, что на таком рынке ему удастся продать свои акции, поэтому настроение у Корзайна, пожалуй, было хуже, чем у остальных.

Фишер сказал, что провел воскресенье в LT и его беспокоит системный риск. Банкиры слушали его с пониманием. Состояние Merrill Lynch было близко к шоку, причина которого заключалась не в LT, а в собственных разворачивающихся по спирали убытках – банк нес их на операциях с облигациями. Merrill, сознательно избегавший видов деятельности арбитражного типа, никогда не думал, что окажется настолько уязвимым. Morgan находился в лучшей форме, но только что пережил кошмарный квартал. Goldman шел к ошеломляющим (правда, не сопоставимым с LT) убыткам, которые за август и сентябрь составили 1,5 миллиарда долларов. Таким образом, когда Фишер высказал предположение об опасности для системы, его гости были более чем готовы поверить ему, даже если при этом они размышляли не над нюансами устройства мирового капитализма, а над собственными проблемами.