Историк - Элизабет Костова

— Ну и какое отношение имеют турки к европейским проблемам труда?

— Трудовые проблемы как-нибудь приплетем. Вот тебе преимущества солидного марксистского образования, которого ты не имел счастья получить. Не сомневайся, проблемы труда можно найти в чем угодно, надо только хорошенько поискать. Кроме того, Оттоманская империя представляла собой мощную экономическую силу, а Влад нарушал торговые сношения и перекрыл доступ к природным ресурсам придунайских областей. Не волнуйся, ты сделаешь блестящий доклад.

— Господи! — от всей души взмолился я.

— Нет-нет, — строго возразила Элен. — Пожалуйста, ни слова о Господе. Только о проблемах труда и эксплуатации.

Я невольно рассмеялся, любуясь блеском ее темных глаз.

— Остается надеяться, что дома об этом не прослышат. Представляю себе, что сказал бы диссертационный совет… С другой стороны, Росси, пожалуй, был бы в восторге.

Я снова рассмеялся, представив себе такой же озорной блеск в голубых глазах Росси, но тут же осекся. Мысль о Росси задела больное место у меня в сердце: от кабинета, где я видел его в последний раз, меня занесло на другой край света, и трудно надеяться, что я еще увижу его живым или хотя бы узнаю, что с ним сталось. Перед глазами у меня встало написанное большими буквами слово «никогда», но я отогнал мучительные мысли. Отправляемся в Венгрию поговорить с женщиной, которая знала его — близко знала — задолго до нашего знакомства, в самый разгар его погони за Дракулой. Такой след нельзя упустить. Если чтобы пройти по нему, надо разыгрывать из себя шарлатана — что ж, буду разыгрывать.

Элен молча наблюдала за мной, и в который раз мне почудилось, что она читает мои мысли. Минуту спустя она подтвердила мою догадку, спросив:

— Дело того стоит, правда?

— Правда… — Я отвел глаза.

— Вот и хорошо, — мягко сказала она, — и я рада познакомить тебя с тетей. Она удивительная женщина, и моя мать тоже удивительная, хотя совсем в другом роде и хорошо, что они с тобой познакомятся.

Я украдкой покосился на Элен — она говорила так мягко, что у меня на миг сжалось сердце, — но лицо ее было скрыто обычной броней иронии.

— Когда же мы выезжаем? — спросил я.

— Завтра с утра получим визы, а послезавтра вылетим, если удастся достать билеты Тетя велела подойти в венгерское консульство до открытия — к половине восьмого — и позвонить в дверь. Прямо оттуда зайдем в бюро путешествий и закажем билеты на самолет. Если мест не окажется, придется ехать поездом, но это долго.

Она покачала головой, а мне вдруг представился лязгающий, ревущий балканский поезд, прокладывающий извилистый путь от столицы к столице, и я всем сердцем пожелал, чтобы в самолете не осталось ни единого места, и пропадай пропадом потерянное время.

— Мне показалось или нет, что ты больше похожа на тетю, чем на мать? — Может быть, моя улыбка была вызвана мысленной картиной путешествия по железной дороге.

Элен замешкалась не больше чем на секунду.

— И опять вы правы, Ватсон. Я, слава богу, очень похожа на тетю. Но тебе мать понравится больше — она почти всем больше нравится. А теперь позвольте пригласить вас, сударь, поужинать в нашем излюбленном заведении, а заодно обсудить предстоящий доклад?

— С удовольствием, — согласился я. — Лишь бы вокруг не болтались цыганки.

Я с шутливой галантностью предложил ей руку, и она отложила газету, чтобы опереться на нее. Как странно, думал я, проводя ее сквозь золотистое сияние византийских улочек, что даже в самых тяжелых обстоятельствах, в самые опасные моменты жизни, в самой чужой и чуждой обстановке человеку выпадают мгновенья самой чистой радости».

Солнечным утром мы с Барли сели в остановившийся в Блуа поезд на Перпиньян.

«В самолете, вылетевшем в пятницу из Стамбула в Будапешт, оказалось полно свободных мест, и мне, сидевшему в кресле среди одетых в черные костюмы турецких бизнесменов, мадьярских чиновников в серых пиджаках и старушек в синих плащах, с платками на головах, — то ли они нанялись в Будапешт уборщицами, то ли их дочери вышли замуж за венгерских дипломатов, гадал я, — оставалось все время короткого перелета вздыхать об ушедшем без нас поезде.

Ты знаешь, что с тех пор мне дважды удалось проделать этот путь между скальных стен, через темные хвойные леса. В картинах, встающих за окном поезда, уносящего тебя из мира ислама к христианам, из Оттоманской в Австро-Венгерскую империю, от мусульман к католикам и протестантам, мне видится нечто бесконечно таинственное. Меняется городская архитектура, реже становятся иглы минаретов, и среди них все чаще мелькают купола христианских церквей, становятся другими леса и берега рек, так что постепенно в самой природе начинаешь улавливать дыхание истории. Действительно ли скат турецкого холма так уж отличается от зеленого склона мадьярских взгорий? Конечно же, нет, но стереть кажущееся различие так же невозможно, как уничтожить историю, запечатлевшую его в нашем воображении. Позднее, проезжая через те края, я попеременно представлял их то благословенными, то утопающими в крови — опять же шутки воображения историка, разрывающегося между добром и злом, межу картинами войны и мира. Вспоминая рейды турок за Дунай и предшествовавшее им нашествие гуннов, я видел пред собой сменяющие и теснящие друг друга образы: победителей, с криками торжества и ненависти воздевающих над собой отрубленные головы побежденных, — и старушку, быть может, прабабку старух, увиденных тогда в самолете, потеплее одевающую круглощекого турчонка-внука, не забывая при этом ловко помешивать одной рукой жаркое из дичины.

Но эти видения оставались для меня делом будущего, а тогда, в самолете, я сожалел о картинах, которых еще не видал, и о раздумьях, еще не приходивших в голову. Элен, более опытная и хладнокровная путешественница, воспользовалась возможностью вздремнуть, уютно свернувшись в кресле. Два вечера подряд мы подолгу засиживались за столиком ресторана, обдумывая доклад для конференции. Мне пришлось узнать о сражениях Влада с турками гораздо больше, чем прежде, однако, и лишившись счастливого неведения, я далеко не стал знатоком. Оставалось только надеяться, что никто не станет задавать дополнительных вопросов по дурно выученному мною уроку. Зато я восхищался необъятными запасами знаний, хранившихся в памяти Элен, и неизменно дивился тому, что подобная жажда знаний могла питаться зыбкой надеждой показать себя перед отцом, остававшимся для нее не живым человеком, а персонажем, быть может, вымышленным матерью. Когда ее голова склонилась мне на плечо, я замер, стараясь не дышать запахом — венгерского шампуня? — исходившим от ее кудрей. Она устала, и я ни разу не пошевелился, пока она спала.

Будапешт, увиденный впервые из окна такси, произвел на меня впечатление благородного величия. Элен объяснила, что мы остановимся в гостинице неподалеку от университета, в Пеште, на восточном берегу Дуная, однако она, видимо, попросила таксиста сделать крюк, чтобы провезти нас по набережной. Только что мы проезжали по солидным улицам застройки восемнадцатого девятнадцатого века, в которую кое-где светлой нотой врывалась модернистская архитектурная фантазия или необъятное вековое дерево, — и вот уже перед нами Дунай. Через величественную реку — она поразила меня своей шириной — перекинуты три больших моста. На нашем берегу высились невероятные новоготические шпили и купол здания парламента, а на противоположном над мягкими кронами сада виднелись стены королевского дворца и шпили средневековых соборов. А между ними простиралась серо-зеленая речная гладь, и на ней играли солнечные блики. Простор голубых небес выгибался над куполами и шпилями, отражаясь в реке переливами синевы.