Вниз, в землю. Время перемен - Роберт Силверберг

43

Мы все слились воедино – десять их, двое нас. Сначала пришли странные ощущения подъема, обострения всех чувств, потери ориентации: мне виделся небесный свет и слышались странные звуки. Потом я почувствовал сердечные ритмы всех остальных, и наши сознания стали пересекаться, потом моя личность растворилась, и мы, двенадцать человек, стали единым целым. Я потонул в море душ, меня затянуло в Сердце Всего Сущего, и стало все равно, кто я: Киннал сын септарха, Швейц со старой Земли, хранители огня, вожди, жрецы, жрица, девушки – они неразрывно смешались со мной, а я с ними. Море душ было еще и морем любви – как же иначе? Мы стали друг другом, и любовь к самим себе связала нас прочными узами. Любить себя значит любить других, любить других значит любить себя. И я любил. Я понял яснее ясного, почему Швейц в тот первый раз сказал «я люблю тебя» – странные слова, вопиюще непристойные по-бортенски, нелепые, когда один мужчина говорит их другому. «Я люблю вас», – сказал я десяти сумарну; не словами, ведь их языка я не знал, а на моем, даже если бы они его понимали, это прозвучало бы грязно. Я люблю вас. Я говорил искренне, и они приняли этот дар от меня, ставшего частью их, переставшего видеть в них забавных дикарей, поклоняющихся кострам. Через них я чувствовал звуки леса, и шум прибоя, и любовь великой богини-матери – той, что колебалась у нас под ногами, той, что даровала нам этот волшебный корень для исцеления нашей разобщенности. Я узнал, что значит быть сумарну и жить простой жизнью у слияния двух маленьких рек. Узнал, как можно принадлежать к сообществу цивилизованных людей без автомобилей и банков. Понял, как искорежили свои души во имя святости люди Велады-Бортен и как можно это исправить, следуя путем тех, кто живет в Сумаре. Все это я познавал не в словах и даже не в образах – знание просто входило в меня, не могу объяснить как. Вы назовете меня лжецом или ленивцем за то, что я так плохо рассказываю, а я вам отвечу, что невозможно рассказать то, для чего нет слов – ты либо исказишь истину, либо упростишь ее до предела. Подумайте сами: я должен сначала перевести свои ощущения в слова и записать их со всем доступным мне мастерством, а вы считываете эти слова и переводите их в привычную для вас систему восприятия; на каждой стадии перевода значительная доля содержания размывается, и вам остается лишь тень того, что случилось со мной на поляне в Сумаре-Бортен. Что тут можно объяснить? Мы растворились друг в друге. Растворились в любви. Пришли к полному пониманию, не имея общего языка. Когда действие наркотика истощилось, часть меня осталась в них, а часть их во мне. Если вы хотите знать больше, хотите понять, что значит выйти из тюрьмы своего черепа, хотите впервые в жизни вкусить любовь, я скажу вам: не ищите словесных объяснений, а просто выпейте. Просто выпейте.

44

Мы выдержали испытание. После любовного обряда все вернулись в деревню, и начался торг. Утром наши носильщики притащили ящики с товарами для обмена, а вожди пришли с тремя глиняными горшками. По мере того как мы выкладывали ножи, зеркала и горячие стержни, содержимое двух горшков осторожно пересыпалось в третий. Торговался в основном Швейц – от проводника было мало толку: он, хоть и знал язык этих людей, не сливался с ними душой. В конце концов Швейц начал выкладывать товары горстями, а вожди сыпать порошок почем зря, обоюдно хохоча над собственной щедростью. Мы отдали деревенским все, что у нас было, оставив лишь немного для проводника и носильщиков, а порошка нам насыпали на много десятков доз.

– Сразу видно, что вы сходили удачно, – сказал капитан Кхриш, ожидавший нас в гавани.

– Неужели так заметно? – спросил я.

– Уходили вы озабоченные, а вернулись счастливые. Очень даже заметно.

В первую ночь на борту Швейц позвал меня в свою каюту. Он распечатал горшок и пересыпáл наркотик в конверты размером с нашу первую дозу. Молча, почти не глядя на меня, он наполнил семьдесят или восемьдесят пакетов, отложил с десяток в сторону и сказал:

– Остальное тебе. Спрячь это у себя в багаже, чтобы таможенники не нашли и тебе не пришлось применять свою чиновничью власть.

– Ты дал мне в пять раз больше, чем себе, – запротестовал я.

– Тебе нужнее, – ответил Швейц.

45

Я не понимал, почему нужнее, пока мы снова не пришли в Маннеран. Мы причалили в Хильминоре, расплатились с капитаном, без затруднений прошли досмотр (как доверчивы были еще недавно портовые власти!) и поехали на своей машине в столицу. В город мы въезжали по Сумарской дороге, через оживленный торговый квартал. Я смотрел, как маннеране заключают сделки и заполняют бланки контрактов. Видел их настороженные, недобрые лица, их холодные, нелюбящие глаза и думал: «Если б я только мог отогреть их заледеневшие души». Мне представлялось, как я отвожу в сторонку одного за другим и шепчу им: «Я принц Саллийский, высокопоставленный чиновник, но жертвую всем этим ради счастья других людей. Я покажу тебе, как обрести радость через самообнажение. Доверься мне: я люблю тебя». Одни сбегут, как только я начну говорить, огорошенные моей непристойной речью, другие плюнут мне в лицо и назовут сумасшедшим, третьи начнут звать полицию, но некоторые, может быть, соблазнятся, и мы снимем комнату в портовой таверне, чтобы вместе принять сумарский наркотик. Я буду раскрывать души одну за другой, пока в Маннеране не наберется десять таких, двадцать, сто. У нас возникнет тайное общество обнаженцев, узнающих друг друга по теплому взгляду, не боящихся говорить «я» другим посвященным, отрекшимся не только от вежливых грамматических форм, но и от запрета на любовь, диктуемого этими формами. Потом я снова найму капитана Кхриша, и мы пойдем в Сумару-Бортен, и привезем еще порошка, и продолжим свое подвижничество. Теперь уже не один я, а многие подобные мне начнут отводить в сторонку того-другого и шептать: «Я покажу тебе, как обрести радость через самообнажение. Доверься мне: я люблю тебя». Для Швейца в моем видении места не было. Это не его планета, не ему и преображать ее. Его волнуют только собственные духовные нужды, собственное стремление к вере. Он уже близок к ней, пусть же идет дальше один. Незачем ему шататься по городу и вводить в соблазн незнакомцев. Потому он и отдал мне львиную долю нашей сумарской добычи: мне, а не ему суждено стать пророком, мессией открытости, и Швейц это понял раньше меня. Раньше всегда верховодил землянин: он вошел ко мне в доверие, уговорил принять заморский наркотик, заманил в Сумару-Бортен, заставил употребить мое служебное положение, обеспечивал себе поддержку и защиту, таская меня за собой. Все это время я находился в его тени, но больше этому не бывать. Я один, снабженный пакетиками белого порошка, начну кампанию по преображению мира.

Меня прельщала такая роль. Всю жизнь меня кто-нибудь затмевал, отчего я, несмотря на всю свою силу и весь свой ум, стал считать себя человеком второго сорта. Возможно, это естественный вывих для того, кто родился вторым сыном септарха. Сначала мной распоряжался отец, с которым я даже и не надеялся сравняться авторитетом, могуществом и быстротой мысли; потом Стиррон, от которого я добровольно бежал в изгнание; потом хозяин лесопилки в гленских горах; потом Сегворд Селалам; потом Швейц. Все они были люди решительные, прочно занявшие свое место в мире, тогда как я часто блуждал в растерянности. Теперь, в середине жизни, я наконец-то освобожусь. У меня появилась миссия. Появилась цель. Промысел богов привел меня сюда, сделал меня тем, кто я есть, подготовил меня для этой задачи – ему я подчинюсь с радостью.