Сезон крови - Грег Гифьюн

Я закрыл глаза, но видения остались, отказываясь меня отпустить.

Стоит ночь, и это так странно, потому что сейчас еще не ночь. И тогда тоже была не ночь. Но здесь, в пространстве видений, стоит ночь. Я лежу на полу, глядя в телевизор, а она сидит позади меня на диване. Она окликает меня, привлекает внимание, просит подойти и сесть рядом с ней. Я подчиняюсь, пусть и неуверенно, не понимая, что движет ею – или мной. Эти побуждения и ощущения все еще для меня в новинку. Я все еще пытаюсь расшифровать многие из них, определить, что они такое и отчего возникают. Но все равно сажусь рядом с ней.

Она поворачивается ко мне спиной, смотрит через плечо и улыбается, встряхнув волосами. Она выглядит как модель из рекламы косметики. Как кинозвезда. Я боюсь и одновременно злюсь на себя за свое волнение. Мне нужно показать себя мужчиной – хотя я еще не мужчина. Нельзя же бояться женщины – полунагой красивой женщины, моей знакомой, которой я нравлюсь, и она хочет понравиться мне. Всего несколько месяцев назад мы с Бернардом прятались в лесу и с хихиканьем разглядывали припрятанные им порнографические журналы, не подозревая даже, что они были лишь первыми язычками пламени, что уже тогда придвигались все ближе.

Похоть и страх сливаются воедино, когда она накрывает груди ладонями.

И просит расстегнуть верх ее купальника. Я смеюсь. Все это не может происходить взаправду – но происходит. Она говорит всерьез. Она действительно не шутит. Не беспокойся, говорит она. Я хочу, чтобы ты мне помог.

Она продолжает подбадривать, и я трясущимися руками борюсь с пластиковым крючком.

Когда он наконец расстегивается, одновременно на меня накатывается волна возбуждения, а внутренности сжимаются от беспокойства. Лицо обдает жаром, его наверняка заливает краска. Я переживаю, что выгляжу как идиот, хотя одновременно ощущаю шевеление в шортах, которое яростно жмется к бедру.

Она придерживает верх купальника, и теперь только ее руки не позволяют ему упасть и открыть то, что прежде я успевал увидеть лишь мельком.

Она – самая пугающая и прекрасная женщина из всех, что мне доводилось видеть. В последние месяцы я так много раз гадал, может ли случиться нечто подобное, но теперь не знаю, как поступить. В подростковых фантазиях я – уверенный и умелый любовник, на деле же – перепуганный дурачок. Теперь все иначе, все взаправду, и я злюсь, что веду себя как ребенок и слабак. Я улыбаюсь и, понимая, что это неправильно, все равно пялюсь на ее кожу, такую гладкую, загорелую и теплую. Она знает, что я не свожу с нее глаз.

Она роняет руки на колени, и купальник слетает следом; завязки свешиваются поперек ее голеней. Закопавшись в ковер пальцами ног с выкрашенными в светло-розовый ногтями, она оборачивается, так что мы оказываемся лицом к лицу. Одна ее рука опускается ей между ног, трет перед трусиков купальника, другую она протягивает к моему лицу, нежно гладит его кончиками пальцев, потом медленно привлекает к своей груди, и я подчиняюсь, позволяю ей подтянуть меня к себе и прижать мои губы к ее телу. Ее коричневый сосок касается моей нижней губы, сморщивается, затвердевает и заостряется. Она тихонько стонет и что-то едва слышно шепчет с каждым выдохом.

Я начинаю сосать, двигая ртом, прикусываю сосок зубами, а она прижимает меня все ближе, вдавливает мое лицо в свою плоть до тех пор, пока мне не начинает казаться, что я вот-вот задохнусь. Я чувствую только запах ее кожи и крема для загара вперемешку с потом и ароматизированным дезодорантом.

Не знаю, отчего, но в эту секунду я думаю о Боге. И о моем отце: видно ли ему меня и то, чем я занимаюсь, оттуда, где он находится теперь? Потом я представляю себе мать, как она сидит за кухонным столом, потягивая, как часто бывало, какой-нибудь напиток.

Я не могу дышать… я больше не могу дышать.

Ее кожа источает пот, и от нажима ее рук я соскальзываю. У нее плоский и крепкий – и в то же время мягкий – живот, в углублении пупка собирается пот. С громким чмоканьем ее сосок вырывается у меня изо рта, и я падаю вперед, скольжу лицом по влажной коже у нее под грудью. Она толкает меня назад, очень мягко, потом берет мои руки и прижимает к своему телу. Я мну ее груди, сжимаю их сильнее, и она выгибает спину и снова стонет. На ощупь они точно такие, как я себе представлял. Я сжимаю груди пальцами, и в то же время слежу за ней в ожидании знака о том, что мне следует делать дальше.

Это ничего, что тебе страшно, говорит она мне. Это нормально.

Потом она внезапно вскакивает на ноги, встает спиной ко мне, подцепляет большими пальцами трусики и стягивает их, обнажая ровные ягодицы, молочно-белые в сравнении с остальной загорелой кожей. Даже ее груди не выглядят такими бледными. Она оставляет трусики на полу и улыбается мне через плечо. Я слежу за ее слегка подскакивающими ягодицами, а она пятится ко мне, пока они не прижимаются к моему лицу как две небольшие подушки. Она протягивает руку и берет мою ладонь, заставляет меня обхватить себя за бедро и сует мои пальцы себе между ног. Там все так мокро и липко, и я не уверен, все ли в порядке, должно ли так быть в самом деле, а она между тем проталкивает мою ладонь глубже, трется о мою руку.

Я пытаюсь вырваться. Я хочу остановиться и одновременно злюсь на себя за то, что веду себя как маленький. Но я не знаю, что делать, как выразить то, что во мне происходит. Я говорю ей, что хочу – что должен остановиться. Мои слова звучат глупо, по-детски, но я просто хочу все это прекратить. Я хочу убежать и забыть обо всем, я не готов, и не с ней я должен бы это делать. Я… я хочу остановиться, говорю я вновь, содрогаясь, и в то же мгновение у меня в шортах разливается ответная влага.

В ужасе я вырываюсь и падаю на пол. У меня кружится голова, мне ужасно стыдно. Я поднимаю глаза, и вижу ее прямо перед собой, нагую, – я никогда прежде не видел никого настолько бесстыдно нагим – и все это так нехорошо, так стыдно, ужасно, просто ужасно.

Она опускается передо мной на колени, обнимает и говорит, что мне надо делать, как она велит, и что все будет нормально. Доверься мне, говорит она. Доверься мне.

Я не хочу этого делать.

Это не имеет значения.

Меня охватывает мрак, и она поглощает меня без остатка, пожирает частицы, которые мне никогда не вернуть, кусочки, которые никогда уже не удастся возродить.

В этой новой темноте я блуждаю по дому, спотыкаюсь, нащупываю стены в надежде отыскать верный путь или сориентироваться. Ни один из выключателей не работает, и я не могу найти ни одного окна. Куда делись все окна?

А потом я снова оказываюсь все в той же гостиной, и она сидит на диване и улыбается мне. Ее соски окружают алые кровоточащие ранки. От их вида меня начинает мутить, но она сама так хотела, требовала, чтобы я поранил ее зубами. Я чувствую ее на губах, во рту – вкус ее крови, ее жизни, ее души. Все, что было у нее внутри, оказалось теперь во мне, и мне страшно. Мне так страшно.