Ричард Длинные Руки - герцог - Гай Юлий Орловский

Он довольно хохотнул.

– Великолепно и четко сказано. Надо запомнить и передать Повелительнице…

Я спросил чуть обиженно:

– Повелительнице? Я не очень люблю подчиняться женщинам. Все-таки миром должны править мы, мужчины.

– Мы и правим, – заверил он. – А Повелительница… не женщина. И она не повелевает… напрямую.

– А-а-а, – сказал я понимающе, – та самая фея? Которая живет в лесу? Хотя как она может из леса руководить…

Он возразил:

– Она живет в башне Небесного Камня, а не в лесу!.. Она…

Он осекся, я быстро шагнул к нему и всадил кинжал в живот, где присмотрел щель, рванул в сторону, вспарывая внутренности. Он инстинктивно ухватился за мою руку, лицо перекосилось от невыносимой боли.

– Ты… зачем…

– Наслаждайся, – посоветовал я. – У вас все не так… Ощути удовольствие от боли. И спасибо за информацию. Хотя и долго же тебя, дурака, пришлось раскачивать.

Глаза посредника вспыхнули красным, но я дернул рукоять на себя, развернул грузное тело к себе спиной. Он слабо пытался противиться, но слишком оглушен дикой болью, я ударил еще раз, острое лезвие сладострастно перехватило ему горло и сонную артерию.

Он закачался, я с силой толкнул его через веревочные перила. Мостик начал ходить из стороны в сторону, как маятник. Я ухватился за поручни и проводил взглядом падающее тело.

Со стороны постоялого дома послышался топот, мелькнули огни факелов. Я с неудовольствием повернул голову.

В нашу сторону несется, как подкованный бык, с обнаженным мечом граф Гатер. За ним едва поспевают два тяжеловооруженных ратника с копьями и щитами.

Гатер вскрикнул, едва ступив на мостик:

– Что стряслось?

– Не спалось, – сообщил я, – малость подискутировали с неким незнакомцем о ценностях мироздания и миропорядка.

Он опасливо подошел ближе, цепляясь за перила обеими руками. Ратники остались на краю пропасти и заглядывали оттуда, вытягивая шеи, как гуси.

– И чем кончилось? – спросил граф.

Я ответил со вздохом:

– Трудно вести неспешную интеллектуальную беседу на качающемся мосту.

Он посмотрел вниз, бурный поток кое-как сдвинул с камней тяжелое тело и потащил, с силой ударяя о валуны, будто старался сделать мягче и человечнее.

– Потому, – спросил граф саркастически, – поспешили закончить… вот так?

– Мы же логики, – сообщил я. – Слово за слово…

– Люблю умных людей, – сказал он с завистливым вздохом. – Всегда у вас все красиво… А у нас слишком просто: дал в лоб, чтоб уши отпали, и все. Никакой изящности. Будто и не рыцари.

– Главное, – сказал я, – результат.

Он вздохнул еще тяжелее.

– У вас и результат, и красиво… Мне бы так. Что значит, в глуши живем, как кобольды какие-то.

– Ничего, – сказал я ободряюще, – мы уже запустили процесс интеграции христианских королевств в некий союз благородных, где сильным и предприимчивым людям… вот как вы, граф, такой простор, такой простор! Просто страшно становится.

Он с энтузиазмом потер руки.

– Почему страшно? Это же здорово!

Я вздохнул.

– Свобода, граф, – это ответственность. Ладно, пойдемте спать. А то уже скоро утро.

Я поднял веки, сон еще длится, кому-то с жаром объясняю, что свобода как раз и развращает, к тому же абсолютная свобода развращает абсолютно. Мы с детства рвемся к свободе: сперва от тирании родителей, затем от общества, а когда понимаем и прозреваем с ужасом, чем это грозит, начинаем спешно ограничивать себя и окружающих. К сожалению, прозрение происходит не в юности, а когда уже сами обзаводимся потомством. И вот начинается такая же яростная и непримиримая борьба молодого поколения уже против нас, тупых, замшелых и закостенелых, как они искренне и непокобелимо уверены.

Хуже всего приходится вот таким умникам, как я, что каким-то чудом успели это понять раньше, ну да, я же старые книги читал, а главное – понял, и теперь растерянно каркаем, как белые вороны в стае весело галдящих пустоголовых сверстников.

Спустился в холл, уже с виду бодрый, мне хватает для сна пары часов, ратники посматривают с великим уважением и почтением. Наверняка со слов того стража уже знают, что их лорд ночью и к кобольдихам сходил, и кого-то зарезать успел, сплошь настоящие поступки мужчины и предводителя, такому служить почетно, славно и выгодно.

Вышел из общей комнаты барон Уроншид, за ним сонный граф Стерлинг. Барон, широко зевая, спросил оруженосца:

– Завтрак уже на столе?

– Вот видите, граф, – сказал я Стерлингу, – каково нынешнее поколение? Раньше, просыпаясь утром, строго спрашивали себя: «Что я должен сделать?» Вечером, прежде чем заснуть, еще строже: «Что я сделал?» А что спрашивают сейчас?

Барон устыдился и отошел на цыпочках. Граф вздохнул, с укором в глазах покачал головой.

– Вы правы, ваша светлость… Что за молодежь? О-о-о, пахнет жареной бараниной с соусом?.. То-то я проснулся так рано!

Завтракали так, словно обедать придется уже в аду. Из-за столов поднялись суровые и серьезные, без тени сытости и благодушия. Прямо от постоялого двора отряд спустился в узкую долину, где с обеих сторон обступили пальмы, дальше пошли густые заросли померанцев, трижды пересекали один и тот же ручей, широко раскинувший кольца, как ползущая неторопливо прохладная змея, а потом выехали на простор солнечного тепла и окунулись в густые ароматы цветущих олив.

На холмах отары овец и стада коз, но пастухов или сторожевых собак не заметно, подивился, но скоро зеленые холмы остались позади, и я забыл о них, долго тянулось выжженное каменистое плоскогорье, усеянное крупными камнями.

Кони осторожно и с великой неохотой пробираются между обломками исполинских статуй, обезображенных временем настолько, что даже людские изваяния успели превратиться в жутких страшилищ. Земля кое-где пугающе провалилась, зияют прохладой глубокие ямы и пещеры, в глубине угадываются остатки колонн, стен с барельефами, пилястрами, пустыми нишами…

Вдали из солнечного блеска выступили скалы с удивительно одинаковыми острыми пиками.

Я засмотрелся на них, граф Гатер тоже долго всматривался, хмурился, наконец спросил осторожно:

– Вы уверены, что нужна именно Янтарная Капля?

– Почти, – ответил я бодро. – А что?

Он повел рукой.

– Вот отсюда она и начинается… Видите?

Почти от копыт наших коней земля и трава приняли оранжево-желтый цвет. Каждая травинка кажется выкованной из золота, но солнечные лучи пронизывают их, я могу рассмотреть темные прожилки клеток…