Redrum 2016 - Александр Александрович Матюхин

Голова шла кругом. Мозг не успевал переваривать то, что видели глаза и слышали уши. Спеша за Красовским, уже не особо слушая, что там вещает этот надутый индюк, Бехтерев впитывал дух Зверинца, сатанея с каждой минутой. Все оказалось хуже, чем виделось изначально. Это место — не заповедник. Эти люди — не добрые лесничие.

К реальности его вернул самодовольный голос полковника.

— Вот, собственно… Здесь ваш знакомец и обитает.

Краска трафарета на типовой двери изрядно выцвела, но читалась без труда — «бокс № 1». От волнения у Бехтерева пересохло во рту.

— Действительно первый?

— Нет, были и до него живые экземпляры. Но ваш электрик-оборотень стал для нашего ведомства ключевой точкой. Это ведь после него нам финансирование потоками пошло. Вот и держим здесь, как дань заслугам.

— А почему… Почему, как зверя? До полнолуния ж еще…

— Ну, это уже другой повод для гордости! — Красовский игриво погрозил пальцем. — Наш научный сектор три года бился, устраняя зависимость от лунных циклов. Строго говоря, успех частичный, подопытный теперь постоянно в измененном состоянии. Но ведь прорыв, согласитесь?! В идеале создать некий препарат, позволяющий трансформироваться и нормальным людям. Заказов от спецслужб — выше крыши! Жаль, но в измененном состоянии сохраняется высокий уровень агрессии. Наши высоколобые пока не разобрались, как с этим бороться… Так что, хотя ключи всегда при мне, — он с улыбкой постучал указательным пальцем по уголку глаза, — внутрь не пущу, и не просите.

От его жизнерадостности Бехтерева, наконец, прорвало. Глядя исподлобья, он зло пробурчал:

— Вы меня зачем сюда привезли? Живодерами своими хвастаться? Концлагерь этот чертов рекламировать?

— Я пригласил вас, чтобы предложить работу вашей мечты, — Филиппок великодушно пропустил мимо ушей и «живодеров» и «концлагерь». — Вы потрясающий теоретик, Степан Антонович, а вашей практике все мои полевые работники завидуют. Но, самое главное, вы ведь сами своего рода криптида — редкий, уникальный специалист, влюбленный в свое дело. Вас таких — днем с огнем не сыщешь! Как вы мне про лешака задвигали, а? Да мой институтский преподаватель по криптозоологии вам в подметки не годится! А он, надо сказать, сорок лет этому делу отдал, награды правительственные имеет… У вас, ко всему прочему… Чутье, что ли? Вы же всю эту чертовщину чуете, как Шариков кошек! И, естественно, я хочу…

— Да понял я, отчего вы тут соловьем заливаетесь, не дурак.

На Бехтерева нахлынула такая лютая злоба, что заскрипели зубы. Перед внутренним взором встали андроидоподобные молодцы, методично подчищающие за ним последние лет десять. Идущие по пятам. Отнимающие находки, трофеи, добычу. Отнимающие истину, не только у него — у всего человечества.

— Вы мне лучше скажите, гражданин начальник, почему вы решили, что я на все это подпишусь?

— А куда ж вы денетесь с подводной лодки? Вольетесь в нашу работу — и получите все самое лучшее. Людей, оборудование, доступ к такой информации, за которую ваши коллеги души прозакладывают. Откажетесь — продолжить изыскания я вам не дам. Перекрою кислород, где только смогу. А смогу я много где, вы уж мне поверьте!

— То есть вы предлагаете мне стать поставщиком мяса для ваших гестаповских застенков? — язвительно осведомился Бехтерев.

— Да что ж вы за баран такой упертый! — взорвался, наконец, Красовский. — Возможность заниматься любимым делом и неограниченный доступ к уникальной информации — вот что я вам предлагаю!

Лицо полковника побагровело. Шумно выдохнув, он демонстративно повернулся лицом к камере и приник к смотровому окошку.

— У вас минута, — бросил он за спину, — определяйтесь быстрее.

И уже тише, себе под нос:

— Весь день на него угробил, мало что не расстелился, а он мне — «гестапо»! Моралист, етить твою мать!

Действовать быстро, решительно, жестко. Иначе без шансов. Это Бехтерев понял за доли секунды. Женоподобный Филиппок, давно сбросивший личину истеричного журналиста, уже не казался медлительным пухлощеким рохлей. Не будет времени. Секундочки лишней не обломится.

Как обычно в экстремальной ситуации, тело решило все быстрее головы. Рука скользнула под куртку, нащупывая на ремне маленький чехол, ускользнувший от не слишком пристальных глаз охраны. Пальцы цепко сомкнулись на непривычной рукоятке кулачного ножа. Бехтерев мельком отметилось, что ладонь сухая и не дрожит совсем. Со стыдом вспомнил, что считал подарок Митяя игрушкой, баловством, носил только, чтобы товарища не обидеть.

А вот ведь как обернулось…

Время вышло. Бехтерев прекратил думать и воткнул широкое зазубренное лезвие Красовскому в шею. Прямо в яремную вену. Буднично так воткнул, словно дома, тренируясь на размороженной куриной тушке. На этом сходство закончилось.

Пухлый Красовский оказался отменным бойцом. Рана едва успела плюнуть красным, горячим, а он уже развернулся в молниеносной контратаке. Ничего подобного Бехтерев ранее не видел. Хрустнуло запястье, безвольные пальцы выронили нож, тут же чудом перекочевавший в руку Красовского. Прижатое к щеке плечо спасло шею, а пробитая насквозь левая ладонь — сердце, но живот и пах защитить было уже не чем. Снова и снова, как заведенный, Красовский повторял смертельную комбинацию — шея, грудь, живот, пах. Он походил на какое-то темное языческое божество, обожравшееся кровью. Страшный, окровавленный, умирающий полковник простоял на ногах непозволительно долго. Последний удар, слабый и беспомощный, пришелся Бехтереву в живот, после чего противники повалились на пол. Уже в падении почти безжизненный Красовский ввинтил в охотника нож, будто заводил пружинный механизм. Придавленный Бехтерев истошно заорал. Боль прорезалась сразу отовсюду, и было ее столько, что хватило бы сотне человек. Но еще больше, чем боли, в крике этом было страха: что не достанет сил, что все — зря, и что подохнет он сейчас вот так, не за фунт изюму, истечет кровью, как недорезанная свинья, так и не успев исполнить задуманное.

Вторя ему, с потолка коридора громогласно завыла сигнализация.

Щедро залитый своей и чужой кровью Бехтерев с трудом столкнул с себя грузное полковничье тело. Только не смотреть, — успел подумать, и тут же посмотрел. В животе, чуть пониже пупка, похожий на рукоятку штопора, торчал кулачник. Нож двигался в такт неровному дыханию, мелко подрагивая. Боль тут же усилилась многократно, но к счастью, времени не оставалось уже и на нее. Наступила полная отрешенность. Разом перегорели все нервы, обесточи-лись болевые точки.

Обостренным восприятием Бехтерев ощущал, как дрожат мелкоячеистые решетки пола под десятком пар армейских ботинок. Чувствовал, как скользят пальцы на влажной рукоятке ножа. А вот распознать свой истошный вопль в оглушающей какофонии уже не сумел. Ноги сучили по полу, кровь на лице размыло слезами, крик нарастал, иногда перекрывая сирену, но чертово лезвие ползло со скоростью престарелой улитки. Наконец, со злобой мелкого