Мука разбитого сердца - Борис Акунин

С места оба автомобиля тронулись одновременно.

Лютиков, внимательно наблюдавший весь этот балет из-заколонны, сорвался с места и нырнул в открытую дверцу «бельвилля», стоявшего встороне.

– Грамотно работают, – заметил Никашидзе, заводямотор. – Видал, как они все сектора прикрыли, когда объект усаживали?

Уголовник сплюнул:

– Мартышки дрессированные. Чую, возни будет…

«Бельвилль» длинной черной тенью пролетел по аллее, за воротамипристроился на умеренной дистанции от «форда».

Фар Никашидзе включать не стал.

– Всё записывай, – сказал он. – Секунда всекунду. Я говорю, ты глядишь на хронометр – и в блокнот.

– Не учи ученого.

– Какой ты ученый? Урка с Лиговки, – беззлобно проворчалгрузин. – Пиши: скинул скорость до двадцати, повернул налево…

В перерыве Алеша сидел в маленьком, отгороженном шторамизакутке позади сцены и пил теплый «цаубертренк» – старинный оперный эликсир дляразмягчения и укрепления голосовых связок: красное вино со сливками.

Из зала доносилось пение Булошникова, заполнявшего паузу.Высокий, разудалый голос выводил:

Очаровательные глазки,

Очаровали вы меня!

В вас много жизни, много ласки,

В вас много страсти и огня.

Время от времени на сцене начинался род землетрясения – это«Василиса», подбоченясь, пускалась в пляс. Судя по поощрительным возгласам,определенная часть аудитории не осталась равнодушной к монументальной красотерусской Венеры.

Концертмейстер отчаянно колотил по клавишам, частенькопопадая не на ту, на какую следовало. Штабсротмистр беспокоился за Лютикова иНикашидзе, что сказывалось на качестве аккомпанемента.

А вот унтер-офицер Романов, увы, думал не о заданииОтечества. Честно пытался пробудить в себе чувство долга – не получалось.Хотелось лишь одного: подкрасться к занавесу и подглядеть за Кларой. Что она?Неужели снова кокетничает со своим Д'Арборио?

Алеша посмотрел в зеркало на свое разгоряченное лицо,поправил прическу, пригладил светлый, не успевший как следует отрасти ус.

И вдруг пред ним предстало волшебное видение.

Штора качнулась, в каморку проскользнула мадемуазельНинетти, в своей газовой накидке похожая на фею, порождение прозрачного эфира.

Не зная, верить ли глазам, Романов обмер.

Нет, это происходило наяву!

Она подошла сзади и глядя через зеркало ему в глаза,воскликнула с очаровательным акцентом:

– Ах, как вы пели!

– Вы знаете по-русски? – только и нашелсяпролепетать потрясенный Алеша.

– Я романка… румынка, да? Когда девочка, немножко жилав Кишинеу. Нинетти – мое сценное имя, да?

Он поправил:

– Сценическое…

Надо бы обернуться, но Алешу сковал иррациональный страх:вдруг, если он хоть на мгновение отведет взгляд, она исчезнет? Так и смотрел нанее в зеркало.

Из-под невесомой ткани выпросталась голая рука и потянуласьк его виску. Она была тонкая и совсем белая, будто луч лунного света. Длинныерубиновые ногти показались Романову похожими на капли вина. Когда пальцыдотронулись до его кожи, он вздрогнул от неожиданности – такими они оказалисьгорячими.

Она не из воздуха! Она из плоти и крови!

Затрепетав, он быстро повернулся и вскочил.

Схватил ее кисть, стал целовать, бормоча что-то невнятное:

– Я… Вы… Мы… Может быть, мы могли бы…

Женщина, несмотря на скудное знание русского, была кудакрасноречивей. Отдернув руку, она сказала:

– Молчи. Слова не надо. Глаза достаточно. Я видела, тывидел. Конечно, мы могли бы. О, мы очень-очень могли бы! Но теперь нельзя.Совсем нельзя. Мне ужасно жалко…

Она приподнялась на цыпочки и, не идя в объятья, легонько,всего на секунду припала к его рту своими горячими губами.

С Симочкой студент целовался куда обстоятельней, не говоряуж о дачных эскападах с деревенскими простушками. Но то было совсем другое.Можно ли сравнить горение свечки с сиянием солнца?

Ослепленный и обожженный, Алеша все телом подался к ней.

– Что нельзя? Почему нельзя?!

Клара быстро отступила вбок и приложила палец к губам.

– Алексей Парисович! На выход! – донесся голосКозловского.

Чтобы князь не вошел, Алеша сам бросился к шторе.

– Сейчас! Секунду!

Когда же обернулся, женщины в каморке не было. Она исчезла водно мгновение, совершенно бесшумно. В углу чуть покачивалась бархатнаяпортьера.

В час тридцать ночи, когда большой отель утих, вся группасобралась в номере штабс-ротмистра Козловского. Крошечная комнатка быларасположена изолированно, в маленькой башенке, которая снаружи смотреласьвесьма живописно, изнутри же представляла собой чуланчик нелепой круглой формыс узкими оконцами и низким потолком. Зато к двери вела невероятно скрипучаялесенка, а за стеной не было соседей, так что подслушать, о чем говорят вномере, не представлялось возможным. Потому-то князь и выбрал именно этотномер, самый дешевый из всех.

Командир устроился на подоконнике. Художественныйруководитель на тумбочке. Трое остальных сидели на железной кровати, котораяпод тяжестью дородного Булошникова прогнула свое проволочное чрево чуть не допола.

– Перестаньте вертеться, – уже не в первый раз сказалКозловский ерзавшему на своем неудобном сиденье Романову. – …В общем, покакартина неутешительная. Проникнуть на виллу трудно. В пути Зоммера тоже невозьмешь. Так?

Повздыхали. Помолчали.

Алеша изо всех сил пытался сосредоточиться на проклятомЗоммере, но в голову лезло совсем иное. Горячие губы… Шуршание газа… Ароматбелой кожи…

Он покачнулся – от воспоминания закружилась голова.

У тумбочки подломилась ножка. Романов едва успел соскочить –грохнулся локтем о чугунный умывальник.

– Да что с вами сегодня? – рявкнул князь. –Вроде не пили!

– Извините, тесно.

– Да уж, не апартамент-люкс. Итак, жду предложений,соображений, идей.

Булошников пропищал:

– На вилле всегда шесть человек охраны. Да у Зоммерашестеро. Много, ваше благородие.