Миссис Макгинти с жизнью рассталась - Агата Кристи

– Миссис Макгинти жилось тоскливо?

– Я думаю, до ужаса, – рассеянно ответила миссис Саммерхейз.– Тоже мне веселье – целый день скрести пол на коленях. С утра приходишь клюдям, а в раковине тебя ждет гора грязной посуды. Да жди меня по утрам такое,я бы вздохнула с облегчением, если бы меня убили. Точно говорю.

В окне появилось лицо главы семейства, майора Саммерхейза.Миссис Саммерхейз подскочила, опрокинула фасоль и кинулась к окну, широко егораспахнула.

– Морин, этот чертов пес снова сожрал куриный корм.

– Вот черт, теперь и его будет рвать!

– Посмотри, – Джон Саммерхейз выставил дуршлаг, полныйзелени, – шпината хватит?

– Конечно, нет.

– По-моему, это огромная куча.

– Когда эту кучу сваришь, от нее останется чайная ложка. Досих пор не знаешь, что такое шпинат?

– Господи!

– А рыбу принесли?

– Боюсь, что нет.

– Вот проклятье, придется какие-нибудь консервы открывать.Давай, Джонни, в угловом шкафу поройся, возьми банку. Мы на одну грешили, чтоона вспучилась, ее и возьми. Ничего такого в ней нет.

– А со шпинатом что делать?

– Сейчас заберу.

Она выскочила прямо в окно, и муж с женой удалились.

– Ничего себе! – воскликнул Эркюль Пуаро. Он пересек комнатуи возможно плотнее закрыл окно. Ветер донес до него голос Джонни Саммерхейза:

– Что это за новый жилец, Морин? Чудной какой-то. Как егозовут?

– Только что не могла вспомнить, когда с ним говорила.Пришлось сказать «мистер Гм». Пуаро – вот как его зовут! Француз.

– Знаешь, Морин, где-то я эту фамилию слышал.

– Может, в салоне красоты? Он похож на парикмахера.

Пуаро поморщился.

– А может, попадалось на банке с соленьями. Не знаю. Ноточно помню, где-то мне эта фамилия встречалась. На всякий случай возьми с негосемь гиней вперед.

Голоса затихли.

Эркюль Пуаро стал подбирать с пола фасолевые стручки,разлетевшиеся в разные стороны. Едва он закончил, через дверь снова вошламиссис Саммерхейз.

Он вежливо передал ей фасоль:

– Вот, мадам.

– Ой, спасибо огромное. Слушайте, что-то эти стручки ужбольно черные. Мы их обычно кладем в глиняные горшки и засаливаем. А с этими,похоже, что-то приключилось. Боюсь, как бы они не испортились.

– Разделяю ваши опасения… Позвольте, я закрою дверь? Тутявно сквозит.

– Да-да, конечно. Я, растяпа, никогда не закрываю за собойдвери.

– Я уже заметил.

– Эта дверь все равно закрываться не желает, хоть ты тресни.Весь дом, можно сказать, разваливается на части. Здесь жили родители Джонни, сосредствами у них, бедненьких, было туго, и они в него не вкладывали ни гроша. Акогда сюда после Индии переехали мы, тоже было не до него – других расходовхватало. Зато детям, когда приезжают на каникулы, здесь раздолье, бесисьсколько влезет, дом большой, огород с садом и все такое. Мы гостей для того ипускаем, чтобы на ремонт деньги были, хотя, говоря по правде, кое с кем из нихмы хлебнули лиха.

– Сейчас, кроме меня, у вас никто не живет?

– Еще старушка наверху. Как въехала, так и забралась впостель и с тех пор из нее не вылезает. Нет-нет, она вполне здорова. Но лежитсебе, и точка, а я знай четыре раза в день поднимайся к ней с подносом. Аппетиту нее чудовищный. Но завтра она уезжает – кажется, к племяннице.

Миссис Саммерхейз помедлила, потом продолжила слегкаискусственным голосом:

– Сейчас придет торговец рыбой. Вот я и подумала, если вы непротив, заплатите мне за неделю вперед. Вы ведь неделю у нас проживете?

– Может, и больше.

– Мне неудобно вас беспокоить. Но у меня сейчас совсем нетденег, а вы сами знаете, что это за публика – им вынь да положь, а остальное ихне волнует.

– Пожалуйста, мадам, не надо извиняться.

Пуаро извлек из бумажника семь фунтовых банкнот и добавил кним семь шиллингов. Миссис Саммерхейз не без алчности приняла деньги.

– Большое спасибо.

– Мадам, пожалуй, я расскажу вам о себе чуть подробнее. Я –Эркюль Пуаро.

Эти слова не произвели на миссис Саммерхейз никакоговпечатления.

– Какое милое имя, – вежливо сказала она. – Случайно негреческое?

– Я, как вам, наверное, известно, – продолжал Пуаро, –детектив. Знаменитый, может быть, даже самый знаменитый.

Миссис Саммерхейз обрадованно вскрикнула:

– Я вижу, месье Пуаро, вы настоящий шутник. И что же вырасследуете? Пепел от сигарет и следы ног?

– Я расследую обстоятельства убийства миссис Макгинти, –ответил Пуаро. – И вовсе не шучу.

– Ой! – воскликнула миссис Саммерхейз. – Палец порезала.

Подняв палец, она внимательно его оглядела. Потом уставиласьна Пуаро.

– Подождите, – сказала она. – Вы это серьезно? Ведь дело-тозакрыто, все кончено. Арестовали этого несчастного полоумного, что у нееквартировал, предали суду, вынесли приговор и все такое. Его небось ужеповесили.

– Нет, мадам, – возразил Пуаро. – Его еще не повесили. Идело миссис Макгинти еще не кончено. Хочу напомнить строку, сочиненную одним изваших поэтов: «Вопрос считаем мы решенным, лишь если верно он решен».

– О-о, – протянула миссис Саммерхейз, уже переключиввнимание с Пуаро на кастрюлю, стоявшую у нее на коленях. – Вот черт, я кровьюфасоль закапала. А ведь хотела ее на обед приготовить. Вообще-то ничегострашного, ее все равно в кипяченой воде варить. А в кипятке все микробыподыхают, верно? Даже если они завелись в консервах.

– К сожалению, – спокойно сообщил Пуаро, – во время обедаменя здесь не будет.

– Говорю вам, ничего про это не знаю, – сказала миссис Берч.

Она повторила эти слова уже в третий раз. Не так-то простопреодолеть врожденное недоверие к иностранцам с черными усами, в длинных пальтос меховой оторочкой.

– Об этом и вспоминать неприятно, – продолжала она. – Прото, что тетушку убили, про полицию и все такое. Пришли и давай тут расхаживать,вынюхивать да вопросы задавать. А у соседей, ясное дело, ушки на макушке. Ясперва думала, мы вообще этого не переживем. А матушка моего мужа – та вообщераспоясалась. В ее семье, мол, ничего подобного никогда не случалось, она мнеэтим дырку в голове просверлила. Ах, ах, мой бедненький Джо, и все такое. А я,я не бедненькая? Она ведь, между прочим, была мне тетушкой! Но сейчас, славабогу, все вроде бы улеглось.