Любовь и дружба в 6 "Ю" - Диана Ю. Лапшина

это еще никто и не заметил. Может, тебе вообще все послышалось, и Митя ничего такого не говорил. Да, Митечка?

Голос у нее стал такой нежный, такой ласковый, что я сразу понял, кому и что Митька точно исправил в этом чертовом журнале.

Митька смотрел в окно. За окном почти горизонтально летели снежинки. Первый снег в этом году. Я чувствовал, что Бочкину худо, и это не я летел с горы, как снежный ком, а мой бывший лучший друг. А Долгорукая его подталкивала, чтобы он летел все быстрее и быстрее. И зачем, зачем я тогда заболел?

– Митька, – сказал я, – надо признаться, вот что. Надо сейчас же пойти и признаться. Тебя простят, Митька. Ты сделал это по ошибке.

– Ага, – усмехнулась Долгорукая, – по ошибке, ну да. Митя, слушай меня, а не этого слюнтяя, – не надо признаваться. Не пойман – не вор. Тебя не поймали, а значит, ты не при чем. Слышишь? Мало ли, кто мог это сделать? Может, это вообще какие-то левые хакеры!

Митька молчал. Наверное, думал, как будет идти к Уральскому хребту и жить пять лет в тайге, скрываясь от полиции. Вот уж не думал я, что Бочкин такой дурак!.. На фоне взломанного журнала четыре разбитых окна уже казались мне сущими пустяками.

– Мама умрет, наверное, – сказал Бочкин бесцветным голосом, – от горя. Она так мной гордилась, а я…

– Не умрет, – зло ответила Долгорукая. – Ты еще поплачь, как девчонка. Тьфу, противно смотреть. «Мама умрет», – передразнила она, – тю-тю-тю.

Бочкин не ответил. Он даже не повернулся. А меня словно ударило.

Слушай, ты!

– Слушай, ты! – сказал я. – Ты вообще думай, что говоришь. Я не посмотрю, что ты девочка, ясно?

Долгорукая смотрела на меня злыми и прекрасными глазами. Маленький аккуратный носик вздернулся, одна ее бровь медленно поднялась. Даже ободок – и тот стал выглядеть как-то по-боевому.

– И что ты мне сделаешь, Пустельков? Ударишь?

– Я не бью девчонок, – ответил я, – я пойду и расскажу, что это ты подговорила Бочкина. Что ты его заставила. И что он не виноват, что ты оказалась такая… такая… такая мерзкая!

– А ты-то сам, – усмехнулась она, – прямо лучший друг, куда-а-а там! На его место сели! Он обиделся! Хороший друг, ничего не скажешь. Его компот взяли, ай-яй-яй!

– Ты права, Долгорукая, – ответил я, – друг из меня вышел и правда не очень. Но я не делал Митьке плохого.

– Да-да, – откликнулась она, – просто бросил, и все.

И тут я вспомнил, что делал. Делал я Митьке плохое. В отместку, со зла. От этой мысли мне захотелось плакать. Я почувствовал, как глаза стали предательски мокрыми. Я сжал кулаки и начал считать про себя до десяти – чтобы успокоиться. Не помогало. Я считал и считал, а Митька все молчал и молчал, а снег все летел и летел, и скоро за окном стояла белоснежная непроницаемая снежная стена, и в комнате стало темно от нее. И внутри меня стало темно, и на семидесяти трех я не выдержал и выбежал из Митькиной квартиры, оставив его наедине с Ленкой. Я выбежал на улицу, в снежную пелену и бросился прочь.

Я сбежал.

– Ну вот, – вдруг сказал парень с телефоном, – разрядился. Ты долго рассказываешь, прямо лонгрид.

Остальные зашикали. Мужчина с коляской задумчиво смотрел на свою девочку, укрытую розовым одеялом. Она крепко спала. Женщина с собакой качала головой. Старушка погладила меня по плечу и сказала:

– Ситуация была сложная. Не кори себя сверх меры. Любой на твоем месте мог поступить как угодно, в том числе и сбежать. Иногда нужно взять паузу.

Я промолчал. Да, взять паузу – это звучит красиво, даже благородно, по-книжному. На деле-то я просто убежал, потому что не знал, что со всем этим делать.

– Что было после? – спросил мужчина в костюме. – Что-то же было, верно? Прошло много времени, ситуация должна была разрешиться.

До ноября

Конечно. Я добежал до дома и… хотелось бы сказать, что к тому моменту я принял какое-нибудь важное решение, но нет.

Дома было так спокойно, так тепло и мирно, на кухне мама громыхала посудой, болтал телевизор. Все, как всегда. Я лег на кровать и накрылся с головой одеялом. Хотелось спрятаться. Я вроде и убежал, но голова моя осталась там, в Митькиной квартире.

«Да нет, – сказал я сам себе, – ни к какому Уральскому хребту он не пойдет, что за бред. Не такой Бочкин дурак, чтобы всерьез поверить в бредовый план Долгорукой. Надо что-то предпринять, но что?»

Какая-то мысль мелькнула. На мгновение. Я ухватился за ее кончик и потянул что есть силы.

Откуда она взялась вообще?!

В комнату заглянула мама. Увидев ме-ня под одеялом, она испугалась.

– Ты в порядке? – спросила она почему-то шепотом.

– Да, – ответил я. – Мам?

– Что, сынок?

– А если человек пришел в школу не первого сентября, а, предположим, в ноябре, это о чем говорит? Ну, в смысле, почему человек мог прийти не тогда, когда нужно, а позже?

– Я поняла, – ответила мама, присаживаясь на край кровати, – а кто пришел не тогда, когда нужно? У вас кто-то новенький, да? С ним какие-то проблемы? Что случилось?

Как это взрослым удается? Сразу понять главное?

– Да нет, – ответил я, – просто интересно. Ведь это странно, что человек где-то был до ноября, а потом раз – и появился, да?

– Ну… он мог переехать, например, – сказала мама, – или его могли перевести из другой школы в вашу. Это какой-то новый мальчик? У тебя с ним нелады?

– А почему кого-то могут перевести? – не ответил я, думая о своем.

– Всякое может быть. Может, не ужился в прежней школе, а может, натворил дел, и школа избавилась. Он хулиган?! – вдруг воскликнула мама. – К вам перевели хулигана из другой школы? Ну вот, отлично! Я так и знала, что что-то не так. На тебе уже неделю лица нет! Хочешь, я позвоню вашей классной? Или директору? Это же безобразие, если в нормальный класс…

Но я перебил ее.

– Не надо никуда звонить, – сказал я, – ничего такого у нас не произошло. И это не хулиган, а просто девчонка, новенькая. Мне просто интересно, почему она пришла к нам в ноябре, а спросить, сама понимаешь, я как-то не могу. Вроде как лезу не в свои дела.

Мама