Любовь и дружба в 6 "Ю" - Диана Ю. Лапшина

школьная жизнь. Она обтекала нас, как река, избегающая высокого, крутого берега. Никто не врезался в нас, словно мы были невидимые.

Ольга Дмитриевна смотрела на меня, а я смотрел на нее и не знал, что сказать. Я с удивлением понял, что она расстроена – нет, даже испугана, что глаза ее подозрительно блестят, как будто она вот-вот заплачет.

– Понимаешь, Витя, – сказала она, – я совсем недавно в школе, всего второй год. Может быть, тебе, как ребенку, кажется, что я старая и мудрая, может быть, но это было бы даже здорово, будь так, но я совершенно не понимаю, не понимаю, что я делаю не так. Чем я заслужила такое отношение?

Это было уже слишком. Я никогда не думал об учителях, как о живых людях, понимаете?

– Понимаем, – сказала вдруг женщина с собакой, – я и сама учитель. У меня стаж двадцать три года. Вы, дети, совершенно не осознаете, что учителя – такие же люди, как все. Что нас можно обидеть, что мы можем заплакать! Да-да, заплакать, мальчик! Что ты так смотришь на меня? Ты думаешь, учитель – это какой-то робот без чувств? Ты пришел в школу, он уже там, ты ушел, он там, что он всегда там! Что у него нет собственной жизни?

– Я так не думаю, – ответил я, но она была абсолютно права – я и правда никогда не думал об учителях, как о людях. Быть может, в тот день это случилось впервые – когда Ольга Дмитриевна еще раз ожесточенно потерла глаза, и одна черная полоска на нижнем веке наконец не выдержала. Эта полоска меня добила.

– Меня вызвали, – сказала Ольга Дмитриевна, – и директор спросил: Что вы себе позволяете?! Он говорит: Вы здесь кто? Вы учитель ма-те-ма-ти-ки! Не русского, не английского, не ИЗО, в конце концов! Ма-те-ма-ти-ки!!! Может быть, сказал он, мне уволить всех, и вы одна замените весь педагогический коллектив, Ольга Дмитриевна?! Я даже не знала, что ответить. Может быть, ты мне скажешь, Витя, почему твой друг так поступил со мной? Это из-за точки, которую я поставила ему? Но разве я была не права?

– Права, – только и мог сказать я, – это моя вина, Ольга Дмитриевна.

Она непонимающе посмотрела на меня.

– Это я виноват, – сказал я, – Бочкин ни при чем.

Она выпрямилась, резко, внезапно. Сказала:

– Не надо, Витя. Это глупо. Ты думаешь, я не понимаю, что ты выгораживаешь друга? Тебе кажется, что это правильно и благородно – взять чужую вину на себя? Но разве дело в этом? Ведь он солгал. Он оклеветал меня.

И она пошла прочь, а я остался. Наверное, я не слишком хотел признаваться, раз она даже на секунду не поверила, что это может быть правдой.

Человек, которого нельзя остановить

Я пошел за ней, ведь у нас была математика. Честное слово, лучше бы физра. Мне было необходимо бежать, прыгать, как-то переключиться. Наверное, я даже смог бы впервые залезть по канату до самого потолка. Бочкин, кстати, мог.

Я нырнул в класс, как ныряют в холодную воду, – махом, чуть не зажмурившись, и, никем не замеченный, взял рюкзак и вынырнул. В спину мне неслись веселые вскрики Киреева, негромкий, обращенный не ко мне окрик Ольги Дмитриевны, а потом прогремел звонок. Я побежал вниз по лестнице, к раздевалкам, к выходу, на свободу. Охранник удивленно посмотрел на меня, когда я вдруг замедлил шаг, не спеша вынул пропуск и приложил его к стеклянному окошку. Турникет распахнулся и выпустил меня. Ни слова в след. Ни одного вопроса, никаких возражений. Я чувствовал, что сейчас выгляжу как человек, которого нельзя остановить. К тому же я давно заметил, что взрослые теряются, если делать что-то из ряда вон уверенно и спокойно.

На улице снова шел снег. Я пересек двор на глазах у всей школы. За мной тянулась ярко-черная цепочка следов – под мокрым рыхлым снегом лежал все еще теплый асфальт.

Я не хотел смотреть, видит ли меня кто-то, но не выдержал и оглянулся. Из окна директорского кабинета на меня смотрели внимательные глаза. Ни жеста, ни движения, только долгий внимательный взгляд. А потом директор – а это был он – поднял руку и почти незаметно кивнул. Это было что-то вроде «Я вижу, я разрешаю, иди», но, может быть, мне показалось.

В кармане лежал обрывок тетрадного листа с адресами. Снег валил уже беспощадно, глотая деревья, дома и прохожих. На остановке люди прятались под стеклянной крышей, я притерся к ним и сверился с адресами. Ближайшая школа была примерно в двадцати минутах, если идти пешком. Как-то раз мы были в ней со школьным визитом.

Если бы рядом был Митька, мне было бы проще. Но я был совсем один, словно в тайге. Удивительно, до чего одиноко может быть человеку.

– Это правда, – сказал мужчина в костюме, – но у тебя была цель. Цель делает одиночество более осмысленным. Все самое важное человек встречает один на один, другое дело, что лучше бы понять это позже.

– Да, у меня была цель, да еще какая! – ответил я.

Брат той самой Ленки

Школа была совсем такая же, как наша. Только навес на входом не оранжевый, как у нас, а тускло-зеленый. И ребята выходили из школы совсем такие же. Я немного постоял, собираясь с духом, и вошел. Точно такой же охранник, как у нас, окинул меня сердитым взглядом и спросил:

– Ты не здешний, парень.

Вот это глаз-алмаз. Как будто он всех учеников знает в лицо.

– Я Витя Долгорукий, – сказал я, – у вас моя сестра училась. Только сейчас она в другую школу перешла, а меня попросила сменку забрать. Она сменку забыла. Я только посмотрю в раздевалке и вернусь, хорошо?

И я приготовился пройти через турникет, но он не спешил открывать.

– Это какая сестра? – вдруг с интересом спросил он. – Младшая или старшая?

– Мы двоюродные, – соврал я, – одногодки.

– Одногодки, значит… – протянул он, – ясненько-понятненько. А зовут твою двоюродную сестру как? Уж не Леной ли?

– Леной, Леной! – обрадовался я. – Вы ее знаете?

Охранник хмыкнул.

– А как же, знаю, конечно. Ее тут вся школа знает. Оторва у тебя сестра, в смысле – оторви и брось, знаешь, как говорят?

– Не-е-ет, – протянул я, делая возмущенное лицо, –