Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона - Никита Василенко

Цербер вдруг ощетинился и рванулся с поводка на Хромого Ждана, явно желая показать, кто на лодии хозяин. Аттик при всем желании удержать большую собаку не мог, но кожаный поводок не отпустил, и Цербер протащил его половину лодии. Только это и спасло Хромого Ждана. Это и грозный окрик Константина Германика:

– Сидеть, Цербер! Сидеть! Свой!

Увидев вблизи клыки Цербера, с которых капала бешеная белая пена, заглянув в ужасные навыкате глаза боевого пса и осознав, чего он только что избежал, Хромой Ждан вытер со лба холодный пот.

– Беру свои слова обратно, трибун. Кажется, твой боевой пес куда сообразительнее, чем я предполагал.

– О том, что мы расстанемся, и речи быть не может, – решительно заявил Германик, успокаивающе поглаживая своего четвероногого товарища. – Драться – так вместе. Прорываться – так с боем. Умирать – так с… лаем!

Остаток дня прошел в непрерывных тренировках. Гребцы, завязав глаза, по едва слышной команде кормчего вертикально опускали весла в воду, стараясь не шуметь и не задеть борта. Для верности металлические уключины обмотали тряпьем. На удивление, достаточно быстро все получилось как нельзя лучше – сказался опыт совместного перехода. Хуже было с попыткой передачи команд с передней части судна, где должен был измерять глубину Хромой Ждан, в конец, Иннокентию. По цепочке повторяя слова команды, гребцы вынуждены были поневоле поворачиваться, и тогда ритм общего движения сбивался, весла цепляли борт.

– Возьмите веревку! – внезапно посоветовал Эллий Аттик, наблюдавший за тщетными потугами наладить связь.

Поймав на себе недоуменный взгляд командира объяснил:

– В любом театре Империи, даже самом захудалом, толстый канат используют, чтобы поднять актера «на небеса», опустить сверху какое-то божество, ну, в общем, трибун, ты же сам любитель Мельпомены, видел собственными глазами. А теперь представь: что будет, если протянуть не канат, разумеется, но достаточно крепкую веревку от передней части корабля в конец, до кормового весла. Привязать ее, скажем, к здоровой ноге Ждана и закрепить под коленом нашего Иннокентия. Один рывок – поворот направо, два рывка – поворот налево, три – весло держать прямо. Впрочем, они сами и сговорятся, им же нас спасать.

Театральная задумка Аттика оказалась на редкость удачной идеей. Уже под вечер гребцы с завязанными глазами, молчавший кормчий и молчавший охотник, переквалифицировавшийся в лоцманы, гоняли лодию вдоль и поперек неширокой Шполки.

Наконец все устали, и Германик решительно приказал:

– Хорошо поесть и – спать. Если кто не сможет заснуть, лежать тихо, не мешая отдыхать товарищу. Утром всем советую опорожниться. Если случится драка и готская стрела попадет в брюхо, ваше драгоценное дерьмо вас и погубит. Поэтому, тужьтесь, как женщина при родах.

Произнеся историческую речь, римский офицер поневоле вспомнил о своей Елене Прекрасной. Если завтра произойдет непоправимое, кто возьмет на руки его сына, его первенца? Кто посадит его на лошадь, научит владеть мечом?!

Смеркалось, и внимание трибуна привлек блеск собственного перстня. Снова ему почудилось, или действительно изображение подземного царя Абрасакса сплело ноги в каком-то ритуальном танце? Немного поколебавшись, он тихо подозвал Иннокентия:

– Посмотри. Что ты видишь?

Грамотный кормчий внимательно оглядел перстень с разных сторон, затем перевел взгляд на Константина Германика:

– Дело не в том, что вижу я, командир, дело в том, что видишь ты.

– Да, – согласился тот. – Верно. Ты прав. Иди к веслу.

Кормчий, однако, не сдвинулся с места.

– Ты когда-то слышал об убийственной силе древних статуй?

Константин Германик покачал головой:

– Никогда. К чему ты ведешь?

– Считается, – осторожно начал Иннокентий, – что древние статуи, который наш покойный император Константин велел собрать со всей Ойкумены, чтобы выставить на столичном ипподроме и на площадях столицы, затаили варварскую злобу и мстят своим обидчикам. Каждый мало-мальски сведущий в бегах засвидетельствует тебе тот факт, что больше всего колесниц разбилось о статуи кровожадных германских богов и неизвестных нам то ли героев, то ли чудовищ из черной Африки, где приносят человеческие жертвы, омывая кровью пленников постаменты идолов. Когда-то с нами плыл до Александрии один ученый человек, отряженный из Константинополя найти какой-то список в тамошней библиотеке. Так вот он сказал мне, что даже древнегреческие надписи на некоторых статуях ученые люди не могут прочесть. Что там? Проклятье? Хула обидчикам? Предсказание? Так это, заметь, греческий, на котором мы сейчас говорим, пусть архаичный, древний, но родной нам язык. Что же тогда говорить о надписях на статуях из мрачной и влажной Британии, дикой Галлии и, конечно же, деспотичного жарко-кровавого Востока?!

– Не пойму, к чему ты клонишь. – Трибун уже пожалел о том, что решил посоветоваться с Иннокентием.

– Дело в том, командир, что ты носишь на руке изображения подземного бога Абрасакса. – Кормчий, почувствовав настроение командира, заторопился рассказать задуманное до конца. – Абрасакс – бог смерти и ужаса, но одновременно считается, что до поры до времени он залечивает своему избраннику раны и уберегает его от случайных опасностей. Понимаешь, от опасностей случайных. Да, бережет тебя, но лишь для того, чтобы довести до смертного конца, который он сам, Абрасакс, тебе и запланировал. Помни это, трибун, и реши для себя наконец, в какого бога ты веришь.

Кивнув на прощание, Иннокентий удалился, как любой другой гражданский, не попросив на это разрешения.

Константин Германик еще раз посмотрел на перстень и, не обнаружив ничего подозрительного, успокоился.

«Всех нас ждет одна и та же ночь», – любил повторять император-отступник философ Юлиан, цитируя Горация.

Глава ХL

Туман и болото

Ночью на лодии спал только пес Цербер. В воздухе буквально пахло если не страхом, то уж точно смертным потом. Проигнорировав приказ Константина Германика: не мешать отдыхать товарищу, гребцы азартно играли в кости, просаживая последние деньги, припасенные на похороны и панихиду.

Хромой Ждан тихо беседовал с Иннокентием, пытаясь предугадать все возможные повороты реки и судьбы.

– Нет, – уверял он кормчия. – Саму Шполку в основном течении я знаю отлично, однако в верховьях речушки последний раз бывал прошлой осенью. Как изменились берега после паводка, представляю смутно. Зима была снежной, воды в реке прибавилось. Для нас это и хорошо, и худо. Хорошо потому, что болото расширилось и большинство сарматов, и конный отряд готов вынуждены будут ожидать развития событий далеко от реки, на твердом грунте. Плохо, так как большая вода может затруднить разведку дна даже длинным кием. В тумане также можно заплыть в один из больших ручьев-притоков, приняв его за основное русло Шполки. Как правило, эти достаточно широкие ручьи, напоминающие