Элеонора Августа - Борис Вячеславович Конофальский

случится аудиенция у герцога, станет решать еще и свои дела, говорить о возврате долга, чем может обозлить курфюрста. Нет, этого допустить никак было нельзя, но при этом хорошо бы переложить расходы делегации на Кёршнера, Волков и так уже потратился на подарки для сановников двора его высочества, сильно потратился. И он сказал:

– Нет, все знают, в том числе и при дворе, что вы мой родственник, скажут: «Рука руку моет, дело родственное». Нет, я хочу, чтобы вы все организовали, но сами не ехали. Пусть иные едут, и пусть поедет бургомистр.

– Бургомистр? – удивился купец. – Человек он не наш, он человек графа покойного.

– Так и есть, но граф уже помер, а вчера бургомистр искал со мной встречи и хотел примирения, вряд ли он откажет вам, если вы его попросите.

– Хорошо, я займусь этим, – сказал Кёршнер. – Сам не поеду, но полдюжины достойных людей для делегации подберу.

– Попросите банкира Райбнера, он не откажется. Он очень хочет участвовать в финансировании строительства дороги, так пусть заслужит. – Волков сказал это специально, он знал, как отреагирует купец, и тот повел себя согласно ожиданиям генерала.

– Вы думаете передать строительство дому Райбнеров? – Кёршнер был и удивлен, и огорчен одновременно. – Я сам рассчитывал поучаствовать в этом деле. Кажется, мы говорили о том, и вы были не против.

– Я не могу передать строительство дороги до моей границы Райбнерам, то полномочия города, но я могу передать строительство дороги от моей границы до Эшбахта и даже до амбаров. Мало того, я дам вам возможность строить склад и лавку у пристаней. А еще буду просить вас участвовать в строительстве кузнечной мельницы на реке. Говорят, то дело очень прибыльное.

– Ах вот как? – Кёршнер успокоился, мысль о складах на берегу и о водяной мельнице ему сразу понравилась. Он даже уже стал прикидывать в уме разные суммы, что было видно по его лицу.

Волков, конечно, не стал ему говорить сейчас о процентах и расходах, а остудил фантазии купца иным:

– Но все это станет возможным только после того, как герцог меня простит. Сами понимаете, начать строительство на земле, которую сеньор может вдруг отнять, неразумно.

– Да-да-да, – купец кивал, – сие всякому ясно. Я займусь этим делом, соберу достойных людей и отправлю их к курфюрсту.

– Я буду вам очень признателен, и коли дело выгорит, то вы о том не пожалеете, – пообещал ему кавалер. – С этими словами Волков сел за стол.

Выпивая вино в ожидании уже поспевающего ужина, он размышлял о своем – хотя и кивал головой, соглашаясь то с Кёршнером, то с Рене, то с дамами. Генерал думал об успехе дела, последнего дела, которое ему предстояло разрешить, прежде чем он начнет спокойную жизнь мирного помещика. Он понимал, что, посылая делегации и подкупая окружение курфюрста, он не гарантировал себе успеха. Конечно, герцог – человек в интригах и политике искушенный, это не мальчишка-граф, которого и запугать, и уговорить можно. Но Волков не был бы самим собой, если бы не приготовил еще один весьма веский довод. Как говорили трактирные шулеры, у него имелся в рукаве туз. А может, и парочка.

Глава 40

Хоть и выехали из города рано, хоть и старались двигаться быстро, но дорога к Эшбахту была так разъезжена, так плоха и столько по ней двигалось возов и телег, что прибыли они уже совсем после обеда, даже ближе уже к ужину. Госпожа Ланге, серая лицом от усталости, сразу ушла к себе в покои. А Волкову выпало говорить с женой. Вернее, слушать упреки ее и смотреть на слезы. А рыдать она начала сразу, как он сапоги снял. И причина рыданий была одна: отчего он, муж ее, вероломную женщину с собой на пиры берет, а ею, женою законною, брезгует. И что бы он ей ни отвечал, как бы ни говорил ей, что ее плод для него весьма важен и что дорога для женщины на сносях место не лучшее, Элеонора Августа, выслушав мужа, тут же начинала все по новой: беспутная была с вами на балу, подарки привезла – аж в карету не влезают, а Богом данная жена в обносках ходит, рубахи лишней не имеет, и все это потому, что мужу она не любезна. И снова потоки слез и сетования на тяжелую долю.

Волков выслушивать это долго просто не мог, встал и ушел на двор под крики госпожи Эшбахт:

– Вот, и посидеть с женой не желаете! Только приехали, а уже уходите, лишь бы со мной не быть, словно я прокаженная или в коросте.

А на дворе кавалера ждали просители. Мильке, оказывается, привел от рыбачьей деревни всех лошадей, сдал под подпись управляющим, кроме тех двадцати, что генерал велел оставить для себя, также помог майору Рохе притащить в Эшбахт все подводы и уже переговорил с архитектором, чтобы тот сделал навес для подвод, а для лошадей хорошую конюшню. Мало того, Мильке развеял уныние генерала, которое нагнала на того глупая жена, тем, что попросил у Волкова дозволения жить в его пределах и взять у него в пользование землю.

– У меня жить думаете? – спросил Волков, еле сдерживая радость и желание немедленно согласиться.

– Да, – отвечал молодой капитан. – Характер у вас, господин генерал, тяжкий, но ежели стараться, не трусить и быть честным, то при вас вполне можно состоять, да еще вы и удачливы невероятно, не зря солдаты зовут вас Дланью Господней. В общем, если дадите мне столько же земли, сколько давали другим своим офицерам, хотя бы две тысячи десятин, то дом я поставлю и пару мужиков прикуплю, деньги у меня сейчас есть. Доля моя за две прошедшие кампании была хороша, несмотря на то что пограбить Милликон мне не довелось.

– Будет вам пара тысяч десятин, – обещал кавалер: такой офицер штаба, такой квартирмейстер в любом войске был необходим. – А где думаете дом ставить?

– Приглянулась мне рыбачья деревня, – отвечал медленно Мильке, как бы размышляя.

– Рыбачья деревня? – удивился Волков. Место было самое далекое и от Эшбахта, и от амбаров. Впрочем, это кавалера устраивало, у него у самого имелись виды на рыбачью деревню.

А капитан пояснил:

– Место там тихое, спокойное, мне по душе.

– Хорошо, впрочем, если вы передумаете, так скажите мне о том. Кстати, а ваш товарищ, капитан Дорфус, не думает у меня поселиться? – Волков оказался бы не против, чтобы и этот офицер жил тут же. Всякое может случиться, он не хотел бы снова воевать, но