Карл Смелый. Жанна д’Арк - Александр Дюма

Рядом с ним был человек, к которому король все больше проникался доверием, по мере того как он все меньше доверял Коммину.

Отчего же он все меньше доверял Коммину?

Разумеется, мне известно, что, когда занимаешься ремеслом, которым я занялся, нужно говорить все и быть готовым к любому вопросу.

Так вот почему это произошло.

Коммин был связан узами родства со всей знатью Фландрии; кроме того, г-жа де Коммин, придворная дама Марии Бургундской, руководила всеми делами, свя­занными с устройством брачного союза принцессы и Максимилиана.

Что же касается человека, приобретавшего все боль­шее благоволение короля, то это был фламандец- простолюдин, брадобрей и хирург, которому Людовик XI вполне мог доверить дипломатическое поручение, коль скоро он доверял ему свое горло.

Человек этот был исполнен злобы и хитрости; звался он Оливье Ле Ден, однако все охотно переделывали его фами­лию: одни называли его Оливье Дьявол, другие — Оливье Лукавый; эти прозвища подходили ему как нельзя лучше.

Король, вначале сделавший его своим хирургом, затем камердинером, потом брадобреем — обратите внимание на последовательность! — в итоге сделал его графом, гра­фом Мёланским.

Владея этим титулом, Оливье Ле Ден держал в своих руках Мёланский мост, то есть продовольственное снаб-

жение Парижа, которое велось с нижнего течения Сены.

По случаю брака Марии Бургундской король возвел его в ранг посла, рассчитывая узнать с помощью этого человека, фламандца и простолюдина, как уже было ска­зано, до какой степени можно оказать воздействие на славных жителей Гента, Брюгге и Льежа.

В этом состояла подлинная миссия Оливье Ле Дена, которая, как и всякая подлинная миссия, была тайной. Показная же миссия состояла в том, чтобы вручить Марии Бургундской верительные грамоты и высказать ей упрек, поскольку, находясь в вассальной зависимости от короля, она не имела права выходить замуж без согласия своего сюзерена.

При бургундском дворе над послом изо всех сил насме­хались, поскольку он требовал, чтобы его именовали гра­фом, и одевался, как вельможа.

Помимо всего прочего, он происходил из маленького городка, небольшого местечка Тилт! У фламандских горожан тоже была своя аристократия: для них человек из маленького города был маленьким человеком.

Но все это не помешало Оливье заметить нечто важ­ное: гентцы, раздраженные захватом Арраса, Булони, Абвиля и Перонны, вооружаются, чтобы захватить Турне — королевский город, случайно оказавшийся вну­три их Фландрии.

Возвращаясь из Гента, Оливье сделал вид, будто у него есть письмо от короля, которое следует передать властям Турне; он собрал находившиеся поблизости воинские отряды и с двумя сотнями копейщиков вступил в город, а уехал оттуда уже один.

Подобное соседство обеспокоило гентцев, и они решили от него избавиться. Избрав в качестве командира Адольфа Гельдернского — того, кто упрятал своего отца в темницу, кого называли не иначе, как отцеубийцей, и кого, наконец, они задумали женить на Марии Бургунд­ской, — гентцы выступили в поход, чтобы захватить Турне.

Фламандцы не были великими завоевателями; они хорошо сражались, но лишь pro aris et focis[26]: уводить этих солдат слишком далеко от их домов не следовало.

В трех льё от Турне жители Брюгге решили, что с них довольно, и пожелали выйти из игры.

Гентцы же, проявляя настойчивость, продолжили идти вперед, дошли до предместий города и сожгли их, а затем, на следующее утро, довольные этим подвигом, спокойно двинулись назад.

Но в это время гарнизон города совершил вылазку и ударил их с тыла. Адольф Гельдернский развернулся, оказал сопротивление французам и был убит.

Фламандцы обратились в бегство, побросав свои обозы, то есть весь запас хлеба, масла, пива, мяса и соле­ной рыбы — короче, все виды продовольствия. Гарнизон и город пировали целую неделю.

Знамя города Гента и тело герцога Гельдернского составили соответственно благородную и кровавую часть трофеев этой победы.

Если на этот раз Людовик XI ничего и не приобрел, то, по крайней мере, кое-что сохранил.

Кроме того, попытка захвата Турне ясно обрисовала положение: налицо была война.

Король перешел из Артуа в Эно. Его охватила жажда завоеваний, придавшая ему храбрости.

Камбре отворил перед ним ворота, однако Ле-Кенуа, Бушей и Авен ему пришлось осаждать. Последний из этих городов был взят приступом, и все там были убиты.

Галеотто, бывший герцогский капитан, находился в Валансьене; он сжег предместья, чтобы иметь возмож­ность защищать подступы к крепости. Король решил уморить город голодом. Жнецы, которых он привез из Бри, скосили в середине июня еще зелеными хлеба, которые обычно убирали в августе.

Во всем этом Людовик XI проявил себя таким, каким он никогда не был прежде: веселым до безумия, отваж­ным до безрассудства.

Фортуна наконец воздала должное его гению: гению ограниченному, двуличному, подлому, страшному, но от этого не перестающему быть гением. Он один, когда впа­дали в уныние самые сильные, оставался сильным, даже после Перонны, где он подвергся такому унижению, какому, как говорили, «не подвергался ни один король вот уже тысячу лет!»

И вот он, старый король, пишет своему старому воена­чальнику Даммартену: «Мы, молодые!», и он в самом деле молод, ибо в нем пребывает душа новой Франции, нового народа.

И, называя себя молодым, он не испытывает более никаких сомнений, подходя к проломам в стенах осаж­денных им городов, подвергаясь опасности обстрела из аркебуз: его узнают, в него целятся и промахиваются. Однажды, когда его задело, но легко, Людовик XI оперся на Танги дю Шателя, крепкого бретонца, всю свою жизнь занимавшегося ремеслом разведчика, которым король занялся в силу обстоятельств; однако он ощутил, что дю Шатель оседает под тяжестью его руки.

— Что с тобой? — спросил Людовик.

Дю Шатель не отвечал: он был мертв.

В итоге, свадьба Марии Бургундской все же состоя­лась. Это была неудача.

Людовик XI утешил себя тем, что отрубил голову гер­цогу Немурскому.

Король держал его в качестве пленника уже более двух лет и, несомненно, приберегал для подобного случая, когда требовалось отвлечься от глубокой досады.

Герцог Немурский был одним из Арманьяков и как таковой получил по заслугам. Его звучное имя, чисто французское, а также легенда о его детях, которых поме­стили под эшафот, чтобы на них пролилась кровь их отца, — факт, не упомянутый ни одним из современных ему авторов, — обеспечили предателю бессмертие в лице его мягкосердечных доброхотов, которые вводят обще­ственное мнение в полнейшее заблуждение относительно этого человека.

Мы противники смертной казни, но, раз уж она суще­ствует, никто не заслужил ее в большей степени, чем гер­цог Немурский.

Король, ненавидевший герцога как никого другого, никого прежде не любил так, как он любил его.

Он