Французская мелодия - Александр Жигалин

этой же самой квартире ломал мне рёбра. Я же виду себя так, словно ничего не было, и человек, посетивший меня, есть друг детства».

Злость огнём полыхнула по сердцу, отдаваясь мыслью: «Шарахнуть стулом или подождать, когда сядет за стол, вынуть из холодильника бутылку с шампанским и тогда?»

Представив распластавшегося на полу гостя, Илья ощутил удовлетворение идеей и уже готов был воспрять духом, как вдруг другая, более разумная мысль заставила отказаться от желания учинять разборку, не выяснив главного, что же телохранитель Жака делает в его квартире.

«И вообще, что это он вздумал помогать, когда совсем недавно пинал меня ногами? Нет, здесь что-то не так. А коли не так, нет смысла торопиться».

Выдвинув из-под стола стул, Илья сел.

Гость занял место напротив хозяина квартиры.

— Поговорим?

— О чём?

— О тебе.

Улыбка, скользнув по губам Кузнецова, исчезла, все это время сам телохранитель оставался напряжённым. Это было заметно по движению тела, по сцепленным в замок рукам и по неторопливости в выборе слов. Человек отслеживал действия, чтобы, контролируя ситуацию, не произнести лишнего.

— Только не надо смотреть на меня как на врага народа. Во-первых, не время для разборок. Во — вторых, мне наплевать, что ты думаешь. Я здесь для того, чтобы найти факты, от которых зависит, смогу выполнить порученное дело или нет.

— Дело? — взорвался Илья, — Тебе поручили выяснить, как Богданов намерен повести себя дальше? Кто? Лемье — отец или Лемье — сын? А может Гришин?

— Придёт время, тебе всё объяснят. Сейчас же необходимо обсудить вашу договорённость с Гришиным.

— Какую ещё договорённость?

— Ту самую, что вы обсуждали в баре.

— В баре? — внутри у Ильи похолодело. — Откуда известно, о чём мы говорили в баре?

— Оттуда, — с видом судебного пристава, которому было наплевать, как реагируют на появление человека в форме люди, Кузнецов поднял вверх указательный палец. — Беседа ваша записана на плёнку. Официант — человек полковника. Микрофон был вмонтирован в светильник. Оставалось уговорить тебя сесть за этот стол, а не за какой-нибудь другой.

В памяти Ильи всплыли моменты: как он входил в зал, как его провожали, как администратор предложил занять место за столом, не удосужившись спросить, устраивает тот Богданова или нет. Всё выглядело пристойно.

— Сволочь она и есть сволочь, — скрипнул зубами Илья. — Даже когда в предательстве не будет необходимости, он будет предавать.

Секунд двадцать сидели молча. Илье требовалось время, чтобы начать реагировать на происходящее, как это делает обычный человек в обычной ситуации.

Кузнецов же, видя, насколько Богданов растерян, решил не торопить события, терпеливо ожидая, когда тот задаст первый, определяющий положение вещей, вопрос.

И Богданов задал. Правда до того, как открыть рот, долго не мог сопоставить слова с мыслями.

— Запись сделана для того, чтобы ввести в курс дела Лемье — отца?

— Скорее всего. Но есть кое-что ещё, что сможет помочь свести на нет усилия одной стороны и выдать приоритеты другой.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что полковник и Лемье — младший договорились кинуть тебя.

— Кинуть?

— Да. Изъять архив и поделить причитающиеся тебе тридцать миллионов.

— Каким образом?

— Точно сказать не могу, но, думаю, что попытаются устроить западню.

— Западню? Я что похож на идиота?

— Нет.

— В таком случае почему мне не поступить так же?

— Было бы верхом справедливости, если бы Гришин поверил в бред, что ты нёс за столом. Имеется в виду басни про миллионы, про то, что бизнесмен думает сначала о выгоде и только потом о моральной стороне дела и, конечно же, в то, что ты хочешь продать архив.

Не понимая, что имеет в виду Кузнецов, Илья как мог пытался держать себя в руках, судя же по тому, как реагировали руки, можно было сделать вывод, что давалось ему это с трудом. Вертя чайную ложечку, он то порывался отложить ту, то вдруг хватался вновь, будто в ложечке был заложен потенциал концентрации мыслей.

Кузнецов же вёл себя предельно спокойно. Если бы не лицо, которое почему-то сделалось серым, глаза потускнели, желваки под кожей заходили так, что был слышен скрип зубов, можно было подумать, что человеку всё равно.

— Не поверил, потому что верить было нечему. Взять, к примеру, твоё заявление по поводу продажи архива. Не иначе, как предательство по отношению к близким тебе людям, назвать этот поступок трудно. Ты способен пойти на такое? По глазам вижу, что нет. Отсюда вывод, предложение по поводу сделки есть ничто иное как игра в месть. Полковник слишком умён, чтобы поверить в то, во что поверить может только глупец. Отсюда вывод, сделка, не успев начаться, обрела статус игры в одни ворота.

— Но ведь он принял условия. Мало того, был разработан механизм преодоления разногласий. Зачем полковнику понадобилось затевать всю эту возню?

— Чтобы убедиться, что архив находится в вашем доме. Странно, что ты это не понял.

— Откуда мне было знать?

— Оттуда, что такие люди, как Гришин, просчитывают всё до мелочей. Убедиться в наличии архива, изучить место, где спрятан тайник, попытаться выяснить секреты замков сейфа. Всё для того, чтобы в решающий момент действовать наверняка.

— Не хочешь ли ты сказать, что полковник решил завладеть архивом силой?

— Вроде того.

— Интересно знать, каким образом?

— Физическое устранение.

— Меня?

— Кого же ещё? У таких, как Гришин, коварства хоть отбавляй, про опыт я не говорю. Задумки твои он просчитал задолго до того, как ты раскрыл перед ним суть предложения.

— В таком случае мне надо всё ещё раз перепроверить, продумать.

— Лучше отказаться от идеи мести.

Попытка отговорить от того, к чему Богданов шёл осознанно, подействовала двояко. Удивление и смятение! И это только в начале извержения, проснувшегося внутри вулкана. Дальше должна была последовать реакция ответных действий.

— Так вот, значит, что привело тебя в мой дом, — не ведая зачем, Илья начал подниматься, чтобы заполучить простор действий, — Кто подослал? Жак? Гришин? А может, сам Лемье?

Грохот упавшего на пол стула должен был остудить взорвавшийся внутри пыл. Не тут-то было. Злость к тому времени успела захватить Богданова настолько, что рука сама потянулась к чайнику.

Кузнецов не повёл даже бровью. Оставаясь безучастным к действиям Ильи, тот, придав лицу ещё больше суровости, произнёс: — Сядь.

Это был приказ. По крайней мере то, как произнёс его гость, подобрать другую оценку было трудно.

Илью словно пригвоздили. Застыв в ожидании, тот не знал, что делать: продолжать противостояние или подчиниться.

— Никто не собирается тебя отговаривать, — продолжил подавлять жёсткостью интонации Кузнецов. — Мстить или не мстить — дело каждого. Мало того, скажу больше, коснись меня,