Доверие - Эрнан Диас

«нервах». Кажется, не столько его беспокойство, сколько вопросы побудили меня сказать ему, что я нездорова.

Только боль заставила его проявить внимание. И только увидев, насколько я похудела, он всерьез встревожился.

Первый д-р ничего не нашел. Лишь сказал, неврастения. Успокоительные я не принимала.

Моя слабость позволила Э проявить после всех этих лет чувства, которые горечь + ревность не смогли погасить. И это дало мне понять, что прощение, в котором я ему отказывала, кристаллизовалось в моем сжатом кулаке в презрительную гордость.

Возможно, в то время нам было хорошо, как никогда.

В начале 1929-го эту непрочную гармонию нарушили 2 совпавших события. Даже не события, поскольку они оба были в будущем. Лучше сказать, 2 прогноза.

1-й, осознание, что рынок рухнет до конца года.

2-й, диагноз рака, согласно которому я умру вскоре после этого.

ДЕНЬ

Приходил священник с замшелыми дарами утешения.

Бог — это наименее интересный ответ на наиболее интересные вопросы.

Колокола, колокола. Колокольчики звенят[60].

Пятно солнца на одеяле. Каждая частица света проделала путь от солнца к моим ногам. Как что-то такое маленькое смогло продвинуться так далеко? Вблизи поток фотонов выглядел бы как метеоритный дождь. Мои ступни играют с ним. Головокружение от масштаба (пространство между фотоном, мной и звездой) — это предощущение смерти.

Не раскрывая своего состояния, я постепенно снова стала давать Эндрю финансовые советы. Он был рад моему возвращению, ведь я говорила дело. Но действовал осмотрительно. Иногда приходилось искать новые способы донести мои идеи до него. Сперва они должны были оформиться у него в уме. Зов и отклик: я давала ему Ре Фа# Ми Ля, чтобы он думал, что сам выдал Ля Ми Фа# Ре.

Несмотря на надвигавшееся débâcle[61], он относился скептически к моему плану и твердил, что рнк ударостойкий. Но я знала, что это лишь вопрос времени. Я стала открывать короткие позиции.

В начале сент., после почти месячного роста, я закрыла позиции, вызвав резкий обвал.

Чтобы сохранить стоимость, инвесторы начали продавать акции во время спада, что вызвало очевидные последствия, вплоть до последней недели окт. 1929.

Дальнейшие объяснения излишни. Большинство отчетов о биржевом крахе в целом верны, за исключением отсутствия моего имени. За эту единственную ошибку я благодарна.

Колокольный звон из невидимой церкви.

Мой план 1929-го весьма напоминал колокольный перезвон.

Короткие продажи — это возврат времени вспять. Прошлое становится настоящим в будущем.

Словно ракоход или палиндром.

Ре Фа# Ми Ля / Ля Ми Фа# Ре.

Песня, исполняемая задом наперед.

Но при движении против рнк все встает с ног на голову: чем больше акция обесценивается, тем больше прибыль, и наоборот.

Каждая потеря оборачивается прибылью, каждое повышение — падением.

Все интервалы в этой песне перевернуты вверх дном.

Большая терция вверх (Ре Фа#) оборачивается большой терцией вниз (Ре Си ♭), понижение (Фа# Ми) — повышением (Си ♭ До), падение на пятую часть (Ми Ля) — пропорциональным скачком вверх (До Соль).

Ре Фа# Ми Ля становится Ре Си ♭ До Соль.

Но наоборот.

Инверсия ракохода.

Песня, исполняемая задом наперед и на голове.

Зов и отклик.

«Оркестр играл такую музыку, когда знаешь, что будет дальше, когда можешь слышать наперед».

В 1929-м все слышали Ре Фа# Ми Ля и, слушая наперед, думали Ля Ми Фа# Ре. Но когда я слышала Ре Фа# Ми Ля, у меня в уме звенел отклик Соль До Си ♭ Ре.

В ’29 у меня в уме не звенели колокола.

Но, оглядываясь назад, это кажется точной аллегорией того, что я воспринимала + думала.

Моя ставка против рнк была фугой, которая читается наоборот и вверх дном.

Где каждый голос возникал бы от вертикального + горизонтального зеркального отображения ориг. мотива.

Фундаментальная версия Musik-Opfer[62].

Или, скорее, Сюита для фтп. Шён.

Я не верю в магию, но обострение рака после краха не было похоже на случайность.

В итоге пришлось сказать Эндрю о болезни.

Казалось, его больше волновало его одиночество, чем мое отсутствие. Тем не менее он был хорошим спутником.

После разрухи ’29 я попыталась составить план восстановления. Большую часть денег потратила впустую. Но была слишком больна. Затухала. Проходила одно бестолковое лечение за другим. Эндрю вносил свой вклад: ряд библиотек, больничных корпусов + унив. залов. Возмутилась, узнав, что эти крохи он раздавал под моим именем, попросила никогда так впредь не делать.

Э спит в кресле рядом. Старый.

Такое ощущение, что я здесь уже не одно десятилетие. Время замедлилось или ускорилось?

Каждый объект — это активность.

Вся сила этой вазы уходит на то, чтобы являть себя.

Мало читаю после Клавеля. Едва могу осилить скромные двустишия Сатерленда.

«Представьте облегчение от мысли,

Что вы лишь ваша мысль о вас самих»

Сок слаще, чем обычно.

Люди теперь глядят на меня по-другому. Словно я не одна из них.

Невозможно услышать мой детский голос. Я помню целые разговоры, но не помню, каким был мой голос.

Болею

Так ушла в себя, что стала неопрятной

болею

алею

белею

Что-то норовит прорваться из меня

Проснулась и увидела левую лодыжку в гипсе.

Сломалась, когда перемещали меня под морф.

Ни воспоминания, ни боли.

Медсестру рассчитали.

Я потребовала, чтобы ее вернули.

Теперь она здесь.

Хорошая ступня иногда касается гипса. Загипсованная ступня не знает.

Когда я говорю, что думаю обо всех несделанных вещах, о чем на самом деле эти мысли?

Ванны отменили. Медсестра берет eau de cologne и протирает между пальцами ног + под суставами. Прохладное жжение.

Э кипятится.

Как прекрасно снова быть на воздухе

В колыбели мира

Но каждый раз, как я моргаю, горы исчезают

Заросли за зарослями заросли

Толпы птиц на деревьях

Отдельные листья краснеют по краям

La fauve agonie des feuilles[63]

Держу один здесь, продлевая агонию

Колокол под банкой-колоколом не звонит

Кошмарная свобода понимания, что с этих пор не будет новых воспоминаний

Я не сразу осознала, что этот гул только в моей голове

Можно ли считать безволновой шум звуком?

Медсестра сейчас подпиливала мне ногти, между делом сдувая пыль

От вещей отслаиваются слова

То сплю, то не сплю. Словно иголка выходит из черной ткани и опять исчезает. Без нитки.

Благодарности

Я буду вечно благодарен Каллмэн-центру для филологов и писателей при Нью-Йоркской публичной