К чужому берегу. Предчувствие. - Роксана Михайловна Гедеон

бешеную гордость за мужа. Обвести Бонапарта вокруг пальца! Не предать ни одного из своих убеждений! И ко всему еще и оставить Париж, невзирая на то, что каждый человек в Париже готов исполнять волю корсиканца! Я невольно улыбнулась:

— Расстрелять беглецов? Это мы еще посмотрим. Не все в руках первого консула, я так думаю!

Клавьер криво усмехнулся. Ему, кажется, не очень понравилась гордость, прозвучавшая в моем голосе.

— Ну, да, конечно. Корсиканец бывает самонадеян до глупости. Если б он не аннулировал полицию, роялистам не удалось бы проскользнуть сквозь парижские стены. Фуше в отставке явно потирает руки.

Я не хотела обсуждать это с Клавьером. Что он мог понимать в роялистах? Этот человек рос где-то на юге в торгашеской семье, далекой не только от двора, но даже от местного дворянства, причем в юности умудрился порвать все связи даже с собственной буржуазной средой. Он — выскочка, проходимец, одинокий волк, не ведающий о том, что людей могут объединять понятие рода и чувство чести. По-своему он интересен, конечно, — своей цепкостью, жесткостью, временами даже отвагой, но моральных устоев у него нет никаких, он живет по принципу «всех сожрать, победить и удержаться на вершине». Но сейчас все эти его качества не могли занимать меня долго.

— Я хочу немедленно попасть в отель «Нант», сударь, — напомнила я. — Помогите мне в этом.

Тень промелькнула по лицу Клавьера.

— Зачем вам туда? Птички улетели, я же вам сказал?

— Все равно, — повторила я упрямо. — Мне нужно побывать там… расспросить людей.

У меня был некоторый план, разумеется, но я не хотела рассказывать его банкиру. И я действительно хотела заехать в отель «Нант». Была маленькая надежда на то, что Александр оставил для меня какое-то известие. Может, записку, может, сообщение на словах. Во всяком случае, не стоило пренебрегать такой возможностью. Ведь я не знала, куда именно он уехал, и понимала, что явно не в Белые Липы. Со времени побега прошло по меньшей мере двое суток… герцог явно затаился где-то. Но где?

Клавьер не сразу мне ответил. Он будто размышлял о чем-то, что касалось его самого. Потом кивнул.

— Ну, хорошо. Поедем вместе. Я отвезу вас сам, чтобы никто не причинил вам вреда.

— Чего это вы стали так заботливы?

— Я стал заботлив? Вам показалось. Просто я потрясен тем, как вы унизили замухрышку, и воздаю вам должное.

— Не такой уж он и замухрышка, — возразила я, вспоминая, какой ужас порой на меня наводил первый консул. — Совсем наоборот.

Банкир помрачнел.

— Вам виднее, милочка. Вы же видели его вблизи. В постели.

Бросив это ядовитое замечание, он распахнул дверь и крикнул Гюставу подать превосходный завтрак «для дамы» и спровадить всех визитеров.

— Что именно подать, гражданин банкир? — прокричал Гюстав снизу.

— Подай утиный паштет, яйца в марсале, свежего хлеба только что из печи… короче говоря, всего получше, что есть на кухне у Аннетты!

Услышав все это, я возмутилась. Что это еще за проволочки?

— Я не то что бы очень хочу есть! Я хочу ехать!

— Вам нужно позавтракать. Вам предстоит уйма дел, разве нет?

— Боюсь, что ваши завтраки слишком дороги для меня, — заметила я, топнув ногой. — Одно ваше пирожное чего стоит!

— Считайте, что банк Клавьера награждает вас завтраком и бесплатным проездом, — сказал он с улыбкой. — Процентов за кредит не возьму, не волнуйтесь.

— За что же награда?

— Повторяю: за моральную пощечину, которую вы отвесили первому консулу. Могу прибавить к завтраку даже обед. — Он предостерегающе поднял палец: — И не спешите отказываться. Вы теперь одна. И в свой дом на площади Вогезов вы являться наверняка пока поостережетесь… Так что пообедать вам будет явно негде, цените мое предложение.

«Вы теперь одна». Ни одно слово, слетающее с уст этого человека, конечно, не вызывало у меня особого доверия, но меня поразило, до чего точно (и почти мгновенно!) он угадал все особенности моего нынешнего положения. От Клавьера не укрылось, что в одночасье из влиятельной светской дамы, кузины Бонапартов и почти что фаворитки первого консула я превратилась в жену государственного преступника, дом которого наверняка будет обыскиваться, а саму ее вполне могут задержать… скажем, для допроса.

Обдумывая все это, я вернулась к столу. В чем-то банкир был прав: слишком спешить не следовало, надо дать себе хотя бы десять минут на размышления… Однако, сколько бы я ни размышляла, план мой не менялся: я по-прежнему хотела прежде всего побывать в отеле «Нант». Потом, если ничего там не узнаю… Ну, тогда я пошлю весточку Брике, потому что в ситуации бегства и неопределенности его отсутствие делает меня беспомощной. От Брике будет больше пользы, чем от всех клавьеров, вместе взятых.

Он знает не только Париж, но и Бретань; может, он подскажет мне, где найти герцога. Я не сомневалась, что мой супруг будет искать убежища в Англии, значит, самое главное — узнать, где он до поры до времени прячется на побережье.

— Если на то пошло, моя дорогая, то для вас это действительно удача — встретить меня в таком положении. Даже не знаю, кто мог бы поддержать вас сильнее. Я, может быть, единственный человек в Париже, у кого есть и силы, и желание защитить вас.

Я мрачно взглянула на Клавьера, но ничего не ответила. Этот невесть откуда взявшийся вполне дружелюбный тон мне не нравился. От меня не укрылось это «моя дорогая», которое вновь стало проскальзывать в его речи вместо привычного уже «мадам». И чего так блестят у него глаза — можно сказать, даже веселым блеском? Какую такую выгоду он нашел в этой ситуации лично для себя?

Впрочем, завтрак, принесенный Гюставом, был свеж и великолепен. Клавьер ничего не ел, только с интересом наблюдал за мной. Я решила не церемониться и действительно подкрепить силы. Хлеб был превосходен, на нем таяло масло; вооружившись небольшим ножом, я приступила к утиному паштету с вишней, потом съела пару горячих яиц пашот, выпила чашку кофе… и во время еды почему-то вспомнила то далекое время, когда Клавьер приезжал в мою убогую квартирку в пансионе мадам Груссе и привозил продукты, которых давно не видели парижане. Сахар, шоколад, румяный окорок — и это в феврале 1793 года! «Черт возьми, да ведь это его манера ухаживания! — подумала я вдруг. — Кормить женщину — его способ обольщения. Как он возил меня к ресторатору Рампоно и еще куда-то… и всюду кормил! Ну, а что это значит сегодня?»

Страх, наверное, мелькнул у меня в глазах, потому что банкир счел