К чужому берегу. Предчувствие. - Роксана Михайловна Гедеон

ней, казалось, еще сохранилось углубление от головы герцога. Как скоро наступит момент, когда на подушке наши головы снова будут рядом? Скоро ли мы будем засыпать, обнявшись, так уютно и любяще, как, например, в январе, когда в Белых Липах бушевал снегопад, а я сказала Александру, что, если у нас родится девочка, ее нужно назвать Мари Клер?…

Шаги раздались на лестнице. Кто-то поднимался сюда, в номер. Я напряглась, обратив взгляд на дверь. Кого это принесла нелегкая? Бонапарт, весь в вихре своей первой званой охоты, вроде бы не должен был так скоро организовать погоню за «кузиной»?

Дверь отворилась, и на пороге я с изумлением увидела банкира Клавьера.

— Вы успокоились уже? — осведомился он, и тон его был почти сварлив. — Набегались? Так, может, поговорим?

Глава седьмая

Друг и враг

1

Сказать, что я была удивлена, — значит, ничего не сказать. Я уже и думать забыла об этом человеке, полагая, что он отправился восвояси — пить кофе или еще что-то там делать, не знаю. И вот теперь он снова стоял передо мной, заложив руки за спину, такой высокий и массивный, что заполнил собой весь проем двери и заслонял солнце, лившееся в окна со стороны коридора. Я не на шутку взволновалась. Что ему нужно, черт возьми? Что он за мной ходит? Я прекрасно понимала, что положение мое уязвимо, и сознавала всю влиятельность и силу Клавьера в данной ситуации. До сих пор он разыгрывал роль помощника, но чего он хочет на самом деле?

— Вы как-то слишком много уделяете мне внимания, — сказала я сухо, взглядом разыскивая свои перчатки и сумку. Куда я их бросила, когда вошла? — Это становится неудобным…

— Для кого неудобным? Для вас?

— Да, конечно. Мы, кажется, не друзья и не родственники…

— Не смешите меня. Мы не друзья, разумеется, но такой человек, как я, сегодня не может быть вам неудобен.

Банкир взял стул, придвинул его к кровати, на которой я расположилась, и оседлал его, усевшись лицом к спинке. Я следила за ним недоверчивым взором, уже сожалея о том, что задержалась в гостинице так надолго.

— Послушайте меня, — довольно мягко, бархатистым тоном начал он. — Я знаю вас много лет. Могу даже сказать, что осталось мало людей, с которыми я знаком так давно. Я долго наблюдал за вами — иногда пристально, иногда время от времени, и мне показалось… что вы довольно умная женщина, несмотря на все ваши недостатки. По крайней мере, вы — живучи, как какая-нибудь кошка, вы всегда приземляетесь на четыре ноги, а это говорит если не об уме, то хотя бы об удачливости.

— Благодарю вас, — сказала я с язвительностью, потому что все эти сравнения с кошкой мне совсем не льстили. — Но к чему подобные речи? Надеюсь, вы не назначили этот день днем воспоминаний?

— Нисколько. Я человек дела и мало говорю о чувствах. У меня их вообще почти нет. Но когда речь идет о вас, возникает некое обстоятельство, которое не дает мне быть полностью равнодушным.

— Что же это за обстоятельство? — воскликнула я. — Что нас может связывать?

— Очень личное обстоятельство, моя дорогая, — ответил он. — И, признаться, такое для меня важное, что вот уже некоторое время я сплю не так спокойно, как прежде.

— Поразительно! — сказала я. — Слава Богу, из ваших слов я могу заключить хотя бы то, что вы не будете терзать меня воспоминаниями о наших отношениях, поскольку они были давно и…

— И никак не могли бы повлиять на мой сон, — закончил Клавьер. — Упаси Бог! Вы угадали. И это еще раз подтверждает, что вы вовсе не глупы. Итак…

С этими словами он добыл из грудного кармана своего сюртука серебряный медальон, довольно крупный, вроде тех, в которых люди хранят портреты своих близких. Я не ошиблась. Клавьер открыл его и издалека показал мне: на обеих половинках медальона действительно были изображения каких-то лиц, нечеткие, вроде наброска карандашом или углем.

— Что это?

— Посмотрите внимательно. Эти рисунки три дня назад привез мне господин Редут.

Я ничего не понимала.

— Какой господин Редут? Х-художник Жозефины?

— Да. Николя Редут. Но почему вы не спрашиваете, откуда он мне их привез?

Страшная догадка заползла мне в сердце. Подавшись вперед, я выхватила у банкира медальон, взглянула на наброски поближе и — вот ужас! — узнала на рисунках знакомые черты. Будто гром загремел у меня над головой: это были круглые личики Изабеллы и Вероники. Их большие глаза, длинные ресницы, ямочки на щеках, кудряшки на лбу!..

Пристально глядя на меня, Клавьер выговорил:

— Редут оказал мне маленькую услугу и по моей просьбе побывал в вашем поместье. Как там вы его называете? В Белых Липах. Ему удалось увидеть ваших близнецов, и он был так любезен, что сделал несколько набросков с натуры. А потом, по приезде в Париж, передал мне и цветные эмали, сделанные, правда, по памяти…

Я молчала, не в силах осмыслить услышанное. У меня даже слегка шумело в ушах от потрясения, как будто банкир со мной не просто говорил, а по голове меня ударил. То, что он мне сообщал сейчас, было настолько неожиданно, дико и возмутительно, что просто не укладывалось в сознании. Никогда в жизни я не могла бы и представить, что этот подлец додумается до подобного! Послать шпиона ко мне в дом… с какой-то странной целью… заставить шпиона искать встречи с моими детьми — с самым дорогим, что у меня есть! Да есть ли предел подлости этого человека?! Он не меняется со временем: десять лет назад этот мерзавец подсылал ко мне в дом подкупленную гувернантку, теперь выслеживает мои тайны с помощью художника, чтоб он сдох!

— Эмали лучше передают внешность этих девочек, но я храню их дома, поэтому не могу показать вам, — любезно, каким-то вполне светским тоном продолжал Клавьер, будто не замечая дикого выражения, стоявшего в тот миг в моих глазах. — На эмалях видно, что это сероглазые и светловолосые барышни.

Настолько сероглазые и светловолосые, что, глядя на них, я невольно вспомнил свою сестру Бернардетту и даже… даже свою мать.

— Ах, вашу мать, — повторила я напряженно, чувствуя, что вот-вот взорвусь. — У вас была мать, оказывается…

— Да. Которая, как я вам уже говорил, дважды производила на свет близнецов.

Он встал, подошел к окну и какое-то время глядел на улицу, по которой сновали торговцы. Из близлежащей кофейни доносился стук чашек и взрывы смеха. Я ошеломленно молчала. Мне казалось, лучшим ответом этому