Законы границы - Хавьер Серкас

закрыл ее и повернулся к Сарко. «Послушай, — произнес я, понизив голос. — Ты ведь не имеешь к этому никакого отношения?» Похоже, мой вопрос нисколько не удивил его. Сарко улыбнулся еще шире и, покачав головой, с упреком сказал: «Ты невыносим, Гафитас». «Так имеешь или нет?» — повторил я свой вопрос, глядя ему в лицо. «А если я имею к этому отношение? — усмехнулся он. — Станешь плакать над этим сукиным сыном? Разве ты не говорил мне, что сожалеешь, что не отомстил ему?» «Это были просто слова. Одно дело — говорить и совсем другое… Батиста был никто, и он ничего мне не сделал». «Неужели? — возразил Сарко. — Ведь он издевался над тобой, хотя ты был тихоней и не мог даже защититься. И это, по-твоему «ничего»? Да меня сажали в тюрьму за гораздо меньшее! А он так и оставался безнаказанным. Вот наконец правосудие и свершилось, — помолчав, Сарко продолжил: — Да если это и было бы моих рук дело — что с того? Кто стал бы подозревать меня, ведь я с ним даже не был знаком. И кто бы заподозрил тебя? Все в ажуре, — заключил он. — Дело чистое — все равно что нажать кнопку». Я молчал, пытаясь осмыслить только что услышанное. Сарко ткнул в мою сторону указательным пальцем и, словно для того, чтобы заставить меня заговорить, добавил: «Сегодня — я за тебя, завтра — ты за меня, да, Гафитас?» Эта фраза вывела меня из оцепенения. Я приблизился вплотную к Сарко, и в тишине кабинета было слышно, как скрипнули при этом подошвы моих ботинок по деревянному полу. «Скажи мне правду, Антонио, — произнес я. — Ты имеешь к этому отношение?» Сарко вновь помедлил с ответом, и его голубые глаза пристально смотрели на меня. В конце концов он моргнул, широко улыбнулся и, похлопав меня по щеке, воскликнул: «Конечно же, нет, придурок!»

Это был последний раз, когда мы с Сарко говорили о Батисте и его убийстве. Преступление так и не было раскрыто: полиция пришла к заключению, что убийство совершил профессионал, вероятно киллер, приехавший из какой-нибудь латиноамериканской страны, но никаких следов убийцы обнаружено не было. С тем же успехом полиция искала заказчика среди родственников, друзей и конкурентов Батисты. Вскоре дело сдали в архив.

— Теперь понятно, почему вы не хотите, чтобы эта история была описана в моей книге. Читатели могли бы подумать, что Сарко убил Батисту.

Да, он вполне мог убить его. Или подослать к нему кого-нибудь. Иногда мне кажется, что это действительно было дело рук Сарко. Возможно, пойдя на это убийство, он думал, будто оказывает мне услугу в качестве благодарности за все, что я для него делал. Однако порой я думаю, что Сарко не мог убить его: у него не было финансовой возможности нанять киллера, а сам он не сумел бы совершить убийство так чисто. К тому же у него не было достаточно времени в то утро для того, чтобы успеть добраться из тюрьмы в Монжуик и застать там Батисту выходящим из дома. Знаете, сейчас, по зрелом размышлении, мне даже кажется, что вам следует включить эту историю в свою книгу. В конце концов, ее цель — поведать читателям правду о Сарко. И все это, в том числе мои сомнения, являются неотъемлемой частью правды.

— Вы не боитесь, что кто-нибудь из читателей заподозрит вас во лжи или затушевывании правды и в том, что именно вы отправили тогда Сарко убить Батисту, желая отомстить своему обидчику, не марая собственных рук?

— Вы думаете, если бы это было так, стал бы я рассказывать вам об этом? Я не хотел мстить Батисте: для меня это была забытая или почти забытая история. Мы с Сарко вели обычные разговоры в подпитии, никем не принимаемые всерьез — минутные и ничего не значащие откровения, о которых, я сразу же пожалел… В общем, поступайте, как считаете нужным. Хотите — включайте данный эпизод в свою книгу.

Однако вернемся к нашей истории. После того случая наши веселые дружеские вечера с Сарко за кружкой пива в «Ройале» изменились. Радость и доверительность в отношениях исчезли, и в голове у Сарко вновь возник хаос — во всяком случае, у меня сложилось впечатление, что персонаж внутри него снова одержал победу над личностью. Раньше, во время наших встреч в тюрьме, он постоянно жаловался на ограничения его свободы, на жесткость режима, на плохое обращение надзирателей. Проведя несколько месяцев практически на свободе, Сарко вновь вернулся к своей привычке жаловаться на все вокруг, и это стало опять отравлять наше общение. Он говорил, что его работа по сгибанию и разгибанию картонок на фабрике в Видрересе была работой раба, он горбатился с утра до вечера, как раб, и зарабатывал, как раб, так что его нынешняя жизнь была ничем не лучше, если не хуже, той, какую он вел в тюрьме. Слушая его, я начал понимать, что был слишком оптимистичен относительно душевного состояния Сарко, мне снова стал внушать опасения его страх свободы, и я попытался бороться с его упадническими настроениями. «Это неправда, что ты живешь сейчас так же, как жил в тюрьме, — убеждал я. — Твоя жизнь сейчас несравнимо лучше. И конечно, это не жизнь раба. Так живет большинство обычных людей. Посмотри на своих товарищей — на тех, кто работает рядом с тобой». «Какое мне до них дело, Гафитас? — возражал Сарко. — Мне плевать, как живут другие. Если их устраивает жизнь во всем этом дерьме — их дело. Но лично я не хочу в этом барахтаться. Надеюсь, ты меня понимаешь? А сейчас на воле для меня все так же дерьмово, как в тюрьме». Я несколько раз говорил Сарко, что понимаю его разочарованность работой, и предлагал найти другую. «Вот как? — восклицал он. — И какую же, интересно?» «Какую захочешь. Многие будут рады взять тебя на работу». «Не говори ерунды, Гафитас! Им это нужно лишь для того, чтобы демонстрировать меня, как обезьяну на ярмарке, сделать рекламу своей фирме, как это делает сейчас мой шеф. К тому же я абсолютно ничего не умею делать и сейчас уже вряд ли чему-нибудь научусь. Мне никогда не предложат ничего, кроме какой-нибудь рабской работенки».

С небольшими вариациями подобные разговоры происходил и у нас за пивом в «Ройале» каждую неделю, и мне с каждым разом становилось все беспокойнее, потому что нервозность Сарко возрастала, а его физическое состояние ухудшалось. Позднее мне стало известно, что это во многом было связано с его возвращением