Сталин, Иван Грозный и другие - Борис Семенович Илизаров

они были бы уместнее. Это недостойные выдающегося писателя пустопорожние слова, много и плодотворно работавшего с архивными материалами. По тем временам подобные заявления, несмотря на всю их туманность, были очень похожи на заурядный донос, с помощью которого Толстой пытался отвести от себя упреки в выдумках, в беспочвенных фантазиях на темы «прогрессивного» царя, «регулярного опричного войска» и любовных воркований самодержца всея Руси, вызревающего до кровавого тирана.

«Драматическая повесть» – гибридный жанр, и он понадобился Толстому для того, чтобы уйти от обвинений в том, что автор не следует законам драматургии и не выстраивает свои пьесы по принципу исторического нарратива. «Драматическая повесть» – это нечто особенное. Судя по тому, как Толстой, закончив очередной вариант дилогии, раз за разом отправлял ее на отзыв Сталину, Верховный главнокомандующий лично разрешил ему попытаться переработать неудавшееся произведение. А ведь записка Щербакова не оставляла надежд на возможность дальнейших переработок. Теперь Толстой пытался через головы партаппаратчиков отчитываться перед Сталиным напрямую. С этого момента судьба обеих пьес, а с ними и писателя решалась без посредников. Очень много из того, что составляло содержание забракованной пьесы, было сохранено в первой части дилогии, названной «Орел и орлица». Но из состава ее девяти картин сразу же была изъята картина четвертая с князем Петром Ивановичем Шуйским, вызвавшим такую негативную реакцию авторов записки Щербакова. Однако в той же картине показывалось бегство за рубеж князя Курбского, а без этого персонажа обойтись было никак нельзя. Поэтому вместо изъятой картины Толстой постепенно развернул три новых, в которых не только раскрыл предательскую сущность изменника Курбского (в предыдущих вариантах он попросту трусливо бежал, страшась репрессий самодержца за неудачное сражение, что было немного ближе к истине), но и блестящие успехи Грозного – дипломата, политика, военачальника, как того требовала «партия». В результате первая часть дилогии, «Орел и орлица» стала еще более громоздкой, что затрудняло ее сценическое воплощение.

Толстой несколько раз письменно обращался к Сталину, прося совета по переделке уже этих пьес, которые тоже не разрешали ни печатать, ни ставить на сцене театров без прямого указания вождя. Есть сведения о том, что писатель несколько раз разговаривал со Сталиным об этом по телефону и даже встречался лично. Думаю, что личных встреч в военное время было мало. В своем архиве Верховный главнокомандующий сохранил три письма Толстого по поводу пьес. Архив он формировал сам, поэтому наличие писем говорит, что хозяин понимал его значение. Ответные письма Сталина неизвестны, скорее всего, их не было вовсе, т. к. свои решения и мнения он очень часто передавал в устной форме по телефону или через чиновников. Судя по первому письму, Толстой в конце мая – начале июня 1943 г. закончил вторую, совершенно новую пьесу в составе дилогии «Иван Грозный», назвав ее «Трудные годы». Сначала предложив ее для ознакомления Щербакову и Храпченко, он какое-то время ждал от них разрешения на постановку и печатание, но они, наученные недавним опытом, отклонялись от оценки новой пьесы и ее обнародования. К этому времени они уже подросли до крупных партийных бюрократов, лишенных всяческой инициативы. Вот портрет Щербакова образца 1943 г.: «Китель, золотые погоны генерал-лейтенанта, очки. По-прежнему – толстый, но – более подобранный. Глаза свежие. Встретил стоя. Поздоровался. Вежлив. И очень спокоен»[378]. Такого не уговоришь и не «объедешь». По их ли совету или самочинно, но Толстой решил обратиться напрямую к Сталину, послав ему текст пьесы и сопроводительное письмо следующего содержания:

«2 июня 1943 г.

Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович,

я послал Вам пьесу «Трудные годы», – вторую часть драматической повести «Иван Грозный». Пьеса охватывает те годы, 1567–1572, которые для русской историографии были наиболее темные, так как архивные документы того времени погибли, или были сознательно уничтожены; лишь только теперь советские историки (Виппер, Бахрушин и др.) пролили свет на это время.

«Трудные годы» – самостоятельная, законченная пьеса, которая может идти на сцене – вне связи с первой частью.

Драматическая повесть «Иван Грозный» начата в самое трудное время – в октябре 1941 г. (пьесой «Орел и орлица»), когда со всей силой, со всей необходимостью нужно было разворошить, по-новому понять и привлечь, как оружие борьбы, историю русской культуры. История советского двадцатипятилетия и неистощимые силы в этой войне показали, что русский народ – почти единственный из европейских народов, который два тысячелетия сидит уверенно на своей земле, – таит в себе мощную, национальную, своеобразную культуру, пускай до времени созревавшую под неприглядной внешностью. Идеи величия русского государства, непомерность задач, устремленность к добру, нравственному совершенству, смелость в социальных переворотах, ломках и переустройствах, мягкость и вместе – храбрость и упорство, сила характеров, – все это – особенное русское и все это необычайно ярко выражено в людях XVI в. И самый яркий из характеров того времени – Иван Грозный. В нем – сосредоточие всех своеобразий русского характера, от него, как истока, разливаются ручьи и широкие реки русской литературы. Что могут предъявить немцы в XVI в.? – классического мещанина Мартина Лютера?

Первая пьеса «Орел и орлица» была для меня опытным пониманием Грозного, становлением его характера, в ней, как через узкую щель, пролез в XVI в., чтобы услышать голоса и увидеть реальные образы людей того времени.

Вторая пьеса «Трудные годы» – рассказ о делах Грозного. Разумеется, и думать было нечего втиснуть в три с половиной листа пьесы все дела и события. Драматургия лимитирована театральным временем, а в исторической пьесе – и правдой исторических фактов. В «Трудных годах» я не насиловал фактов, а шел по ним, как по вехам, стараясь понять их смысл, стараясь выявить их причинность, утерянную, или искаженную историками XIX в.

Дорогой Иосиф Виссарионович, моя пьеса «Трудные годы» лежит пока без движения. Я обращался к тов. Щербакову, но он не дал мне ни положительного, ни отрицательного ответа. Комитет по делам искусства не принимает никакого решения. Малый театр со всей готовностью хочет осуществить постановку «Трудные годы», и он мог бы показать постановку в конце ноября, декабре.

Очень прошу Вас, если у Вас найдется время ознакомиться с пьесой, которая для меня – за всю мою литературную жизнь – самое трудное и самое дорогое произведение.

С глубоким уважением

Алексей Толстой»[379].

Теперь уже прямо вождю писатель, без зазрения совести, сообщает об уничтожении архивных документов, ссылается на авторитет историков Виппера и Бахрушина, которые якобы исправили положение на историческом фронте. В основном же записка мало связана с сутью пьесы, а повествует о самых отвлеченных вещах: о величии и особенностях русского народа, удревняя и упрощая до слащавости его характеристики в новом, випперовском духе. Создается впечатление, что