Кубанские зори - Петр Ткаченко

После взрыва коммуна перестала существовать окончательно. Неизвестна судьба ее руководителей, многие из них сгинули в лагерях. Никаких документов коммуны на Лебяжьем острове, в отличие от Марии-Магдалинской пустыни, не обнаружено…

Уничтожение монахов в подвалах монастыря было выставлено как расстрел коммунаров, а виновным задним числом в пропагандистских целях объявлен Рябоконь, никакого отношения к этой трагедии не имевший и, как свидетельствуют архивные документы, болевший в это время тифом. Вот и вся история, старательно укрываемая и поддерживаемая более восьмидесяти лет…

Но сохранился еще один документ о трагедии на Лебяжьем острове. Это воспоминания бывшего чоновца, уроженца Тверской губернии, 1891 года рождения, Грибенюка Павла Ивановича из станицы Батуринской. Их записал журналист Владимир Яр-Островский в сентябре 1958 года:

«В 1921 году меня направили на подкрепление отряда чоновцев в коммуну «Набат». Я уже не застал церкви — ее взорвали чоновцы в декабре 1920 года, растащили иконы, утварь. Деревянными иконами забивали окна, жгли иконы, сожгли иконостасы, когда наступили морозы.

С утра нач. коммуны Науменко давал наряд: кому на переборку картошки, кому белить стены в кельях, кому готовить обед, стирать, чистить лошадей на конюшне.

Монахов под ружьями чоновцев выгоняли разрушать стены монастыря, работали они кайлами. Хотели возвести каменный барак для жилья, еще строили стену на случай штурма бело-зе-леных банд.

Начальники бражничали — пили монастырские настойки, наливки.

Однажды монахи в подвале подняли бунт — от недоедания (а кормили их наряду со скотом похлебкой из буряков и брюквы), погиб их староста отец Александр (Корнеев). Им даже не дали возможности отпеть его в церкви. И монахи отказались выполнять работы.

Я их водил под ружьем на работу. И врать не хочу: с ними обращались как с врагами, били почти каждый день за малейшую провинность, не идешь в строю — прикладом, выступаешь против — опять побои. И я однажды избил попа — мне лишнюю пайку выдали на обед.

Сейчас вспоминаю это, оторопь берет: за что мы так издевались — власть свою почувствовали. Кто-то из обслуги в болтанку сыпанул кружку соли — вот такая классовая ненависть была.

За зиму коммуна съела (мололи на мельнице) мешков сто двадцать гарновки — семенной пшеницы первого класса. Кадки соленого сала, бочки солений, меда. Ключари-монахи были запасливые. Одного гороха, гречневой крупы запаслись лет на пять. Начальник и партсекретарь — на повозку мешок гороха или зерна и — в станицу менять на самогон. А пили все здорово, доходило до того, что в горячке шашкой зарубили конюха — тот не захотел выполнять их команд и не поехал с ними в станицу.

Были они настоящие босяки, кто откуда — из Краснодара, Тимашевска, Новороссийска, из тюрем и лагерей повыходили, представляли себя революционерами, борцами за народное дело, а в действительности — бандиты, ворюги и грабители, шли под красными лозунгами и грабили народ. Вот что такое была коммуна. Жили коммунары на халяву, работать не хотели.

Судьба распорядилась со мной иначе. Я подал рапорт в одну из воинских частей, в регулярную Красную армию, прошел всю Великую Отечественную войну, потом служил в военкомате.

Двое детей, четверо внуков. Теперь на пенсии. Только вы все это не пишите, никто не опубликует, а мне что будет? По головке не погладят. Но я врать не хочу: что было, то было…

Такая вот пропаганда велась и все еще ведется вокруг имени Рябоконя. Забыты действительные разбойники, шаставшие по камышам, коих в те годы было немало. Забыты истинные преступники, устроившие погром огромной страны и ее народа, а его имя все еще помнится, все еще выставляется в ложном значении. Ведь такого человека, так и не смирившегося с насилием, выражавшим народный протест, против своих притеснителей, сохранившего душу свою в немилосердное время во всем Приазовье и на всем юге России больше не было. Не видно такого человека и теперь, хотя, по всем приметам, он уже должен был явиться… Видно, таких людей пока не может родить и выпестовать иссушенная всевозможными насилиями и лукавствами русская земля…»

Исследователи уже давно обратили внимание на некую нелогичность Улагаевского десанта на Кубань в августе 1920 года, его очевидную беспричинность, стратегическую и тактическую немотивированность и необоснованность. И действительно, этот запоздалый поход Белого движения выглядит каким-то странным. Армия Врангеля, оказавшись в Крыму, готовилась к длительной обороне. Рассчитывать на кубанское казачество ей не приходилось, так как оно не оказало серьезного сопротивления большевизации Кубани, по сути, сорвало Белое движение на юге России, и в этом Врангель уже убедился. Так что представить десант как попытку поднять кубанское казачество против большевиков более чем неубедительно. Вряд ли он был и следствием только отчаяния и обреченности. Прокламации той поры, обращенные к казакам и призванные обосновать необходимость нового похода на Кубань, и вовсе не впечатляют, поскольку абсолютно оторваны от реальной обстановки. Но тогда в чем был смысл этого неожиданного и скоропалительного десанта?

Есть все основания полагать, что цель этого последнего и заведомо провального похода была иной. Среди нынешних кладоискателей упорно удерживается мнение, что Врангелю стало известно местонахождение золота Рады и он устремился на Екатеринодар. Правда, тайну кубанского золота кладоискатели по стереотипному представлению связывают с именем главы законодательной Рады Николая Степановича Рябовола. Между тем очень важно было бы определить, кому именно из политиков того времени могла быть доверена эвакуация казны…

Можно также предположить, что намерению Врангеля завладеть сокровищами не суждено было сбыться. Но тогда отряд, оставляемый Улагаем в приазовских плавнях под командованием некоего Кирия, заместителем которого был Василий Федорович Рябоконь, мог иметь задачу не только борьбы с советской властью, но и какую-то иную, связанную с золотом Рады. Во всяком случае мне приходилось слышать от старожилов хутора Лебеди и станицы Гривенской о причастности В.Ф. Рябоконя к этой тайне Кубани. К тому же он некоторое время работал в Раде, являясь там представителем своего отдела. Примечательно, что в большевистских документах той поры — отчетах и донесениях, а также в произведениях художественной литературы более позднего времени он настойчиво называется членом Кубанской Рады и полковником, хотя он был всего лишь хорунжим…

О том, как и почему этот отряд оказался в плавнях, рассказал сам В.Ф. Рябоконь в протоколе допроса, сохранившемся в его личном деле, которое мне удалось разыскать. Кого именно из офицеров приглашал генерал Улагай и начальник штаба армии генерал Дроценко в Ачуево, какую задачу им ставили…

На многие размышления наталкивает содержание этого дела В.Ф. Рябоконя. Поражает, в частности, то, что в нем есть, как мы уже знаем, акт о приведении в исполнение осенью 1924 года расстрельного приговора. Правда, почему-то акт не подписан врачом. Между тем известно, что В.Ф. Рябоконь остался жив и в 1950 году вновь появился на Кубани… По всем приметам, он не мог остаться в живых. Ведь большевики той поры особой сентиментальностью и сострадательностью не отличались. И должны были быть достаточно веские причины, чтобы сохранить ему жизнь, но и создать полную видимость расстрела, оставив в личном деле ложные документы…