Кубанские зори - Петр Ткаченко

Как-то в 1961 году Александра Давыдовна, жена Михаила Загубывбатько, погибшего еще в 1921 году, та самая Александра Давыдовна, которая была в плавнях с Рябоконем и которую выводил в хутор Тит Ефимович Загубывбатько, вернулась домой взволнованная и рассказала детям своим Нюре и Феде, что только что видела на базаре Василия Федоровича Рябоконя: «Вин стояв и дэвывся на мэнэ, а я на його. А пидий-ты ни вин до мэнэ, ни я до його нэ пусмилы». И сколько ей не говорили о том, что это мог быть кто-то похожий на него, она стояла на своем.

Дочь Александры Давыдовны Анна Михайловна Стебли-на сообщила мне, что она еще в 1928 году невольно подслушала разговор матери с отчимом Парфентием Павловичем Стрелец: «Я учила уроки при лампе. Федя спал на печке. Мама и Парфентий Павлович легли за ширмой спать. Я долго занималась и вот слышу, как мама спрашивает: «А чи жэвый Васыль Хвэдоровыч Рябоконь? Вин жэ нэ вэходыв из плавнив добровольно, його ловылы». Парфентий Павлович ответил: «Его же увезли в Москву. Где-то живет, да еще и работает на должности». Мама удивилась: «Та нэвжэли?» Но он маме так и не сказал, откуда ему это известно. Парфентий Павлович был человеком предусмотрительным и знал, что можно говорить, а чего нельзя. Потом я слышала и от других людей, что Рябоконя увезли в Москву.

Анатолий Алексеевич Матвиенко из станицы Полтавской, племянник Андрея Лазаревича Гирько, воспитывавшийся в его семье, рассказал мне, что в молодости он учился в культпросвет-училище с Эриком Павловичем Шкуратовым и тот уверял его, что в Приморско-Ахтарске он видел могилу Василия Федоровича Рябоконя.

Некоторые жители хутора Лебеди и сегодня утверждают, что знают, где похоронен Василий Федорович, но где именно, скрывают.

Как-то я поехал на хутор Протичка, чтобы встретиться с Захаром Ивановичем Беспалько, 1916 года рождения. Родом он был с хутора Лебеди, а отец его Иван Семенович возглавлял отряд самообороны и, говорят, был первым на уничтожение в списке Рябоконя, хотя вряд ли такие списки у Рябоконя были. Дед его Семен Алексеевич, 1858 года рождения, тоже состоял в этом отряде. Был у него хороший карабин, но хлопцы выдурили его у деда, отдав взамен французскую винтовку. И вот однажды, когда дед охранял сельский совет, ночью подъехали какие-то люди. Он крикнул: «Стой, кто идет?» Ему ответили: «Рябоконь!» Поднялся переполох, стрельба. Дед залег за забором с винтовкой. На него надвигается Рябоконь, а он не может выстрелить, то ли винтовку заело, то ли еще что. Потом дед объяснял, что в него, Рябоконя, винтовка не стреляет…

Когда 10 апреля 1924 года на хутор Лебеди прибыл землемер Иванов, встречаться должны были в хате Беспалько. Иван Семенович сказал жене, чтобы приготовила чего-нибудь, так как вечером будет заседание. Но потом решили все же встретиться в хате Погорелова…

Захару Ивановичу Беспалько не было никакого резона что-то придумывать и приукрашивать, так как отец и дед его боролись с Рябоконем. В 1950 году он был председателем колхоза на хуторе Протичка. Однажды его вызвал начальник районного НКВД, он и фамилию его запомнил — Виноградов, и спросил о том, помнит ли он Рябоконя.

— Ну как не помнить, — ответил Захар Иванович.

— Так вот, — сказал Виноградов, — он отсидел свои двадцать пять лет и отпущен. Мы против него ничего не имеем, но если появится у вас, информируйте.

Это немало удивило Захара Ивановича. Но Рябоконь в его хуторе не появлялся, и докладывать не пришлось. Говорили, что он уехал к своей сестре в Лабинск.

Федор Михайлович Загубывбатько, племянник Тита Ефимовича, рассказывал мне, что был у него хороший товарищ Иван Стежко, инструктор райкома партии, который однажды в доверительной обстановке встречался с бывшим сотрудником НКВД и тот его спросил:

— А вы знаете о Рябоконе? Он ведь жив!

— Да какой там жив…

— Нет, я вас уверяю, что жив. Я работал в НКВД и знаю, что его направляли на учебу в Москву…

Может быть, была и такая нечаянная встреча на базаре, куда Василий Федорович любил заходить и мог зайти скорее по привычке, чем по надобности. Он рассматривал какой-то скобяной и шорный товар, когда кто-то прерывисто задышал ему в самое ухо:

— Василий Федорович, это вы?

И он, не поворачиваясь и не дрогнув ни единым мускулом, все так же рассматривая товар, тихо ответил:

— Нет, браток, обознался, Василий Федорович остался там, в двадцать четвертом годе, в плавнях. Может, и до сих пор там блукает. А тут его нет, нэма, за ненадобностью…

И потом коротко взглянул, пытаясь угадать, кто с ним говорит. Но этого небритого станичника в потертой фуфайке и кособокой шапке не припомнил. Может быть, просто не узнал, ведь люди быстро менялись в те смутные годы.

А удивленный казачок долго смотрел вслед, может быть, пытаясь распознать знакомую походку. Но кому об этом расскажешь. Да и поверит ли кто этому…

Было еще одно обстоятельство, может быть, главное, говорящее в пользу того, что Василий Федорович остался жив. Ходили слухи о том, что ему было доверено на охрану золото Кубани, так называемое золото Рады, которого до сих пор так и не нашли. Где оно находится, знали совсем немногие, в том числе якобы и Василий Федорович.

Незадачливые кубанские самодеятельные публицисты, доморощенные мыслители, пытаясь выставить Рябоконя эдаким простаком, полагали, что он ищет в плавнях какие-то клады. А клады там действительно могли быть, так как в позапрошлом веке в этих лиманах орудовала разбойная шайка некоего Яблокова. Но само упоминание о каком-то кладе и золоте в связи с именем Рябоконя, тем более что в Раде он был представителем своего полка, примечательно, так как легенды произрастают обычно из действительных, исторических фактов…

Не могла, не должна была затеряться такая личность, как Рябоконь, какие бы перемены и трагедии ни происходили в родных пределах. И можно только сожалеть о том, что мы столь запоздало к ней обращаемся, когда уже смыты беспощадным временем многие подробности. В этом возвращении Рябоконя, пусть и запоздалом, я и вижу свою задачу, и ни в чем не более. Это важно не столько для него самого и его сподвижников, которым уже давно не больно, сколько для нас, ныне живущих, чтобы понять наше, не менее запутанное и неопределенное время. И главное — вселить уверенность своим современникам в то, что ничего в нашей трудной жизни не бывает напрасным, ничего не проходит бесследно. Если в ней что и было драгоценного и трагического, в чем проявлялась сила человеческого духа, это не может затеряться во времени, не может пропасть бесследно, как малая порошинка, как семя, занесенное попутным ветром на худосочную почву. Как бы его ни прятали и ни принижали, оно все равно всплывет из прошлого и займет свое истинное место. Рано или поздно придет если не судия, то отыщется старательный хроникер или краевед-собиратель, который в меру своего разумения, сам, не вполне понимая, что он делает, свершит эту, ему предназначенную миссию по восстановлению отнюдь не случайно выпавшего из непрерывного и неостановимого течения жизни…

Уже после Великой Отечественной войны однажды в Нижней Баканке ко двору Ивана Васильевича Рябоконя, по улице Набережной, подошел какой-то нищий, старец с длинной седой бородой и палкой-посохом, которым он отгонял бродячих собак. Тогда, в трудные послевоенные годы, нищие, бродящие по улицам хуторов и станиц, не были редкостью, и все же их опасались, не всегда привечая, так как и сами жили впроголодь.