Театр китового уса - Джоанна Куинн

должен выполнить до того, как часы пробьют полночь, – сценарий, созданный для проверки выученного в классе.

Я с тревогой думаю о возвращении во внешний мир. Эти мысли напоминают мне о его существовании. Я начинаю думать об отце и Флосси и о тебе. Я избегал мыслей о тебе, поскольку с каждой мыслью я слышу твой голос, твердящий, что мне нельзя это записывать.

Вот ты снова начинаешь. Я перестану.

Твой, как здесь, так и нет,

Дигби

Пустой клочок бумаги

Оставленный на столе в комнате Дигби,

и который, оказавшись под потоком воды из чайника, открыл следующее:

Несмотря на демонстрацию некоторой изобретательности, нельзя сказать что удивительно найти письмо, спрятанное под неплотно прилегающей паркетной дощечкой во время обычной проверки комнаты в этой подготовительной школе. Я сунул его в печку, чтобы избавить тебя от необходимости делать это самостоятельно под брань офицера безопасности. Помни, что ты тут под присмотром. Будь благодарен, что его принесли мне. Слушайся сестру.

РХ

Виньетки

Сентябрь 1942

Двое мужчин смотрят в ночь: бок о бок, водитель и пассажир. Очерченные силуэты во тьме. Единственный свет в машине – зажженные кончики сигарет.

– Примерно сколько ты провел в подвале? – говорит Хендрикс, ведущий машину.

– Около шести часов, сэр, – говорит Дигби. – Мне не пришло в голову, что дверь может захлопнуться.

– Тебе не повезло, что официантка вызвала полицию, – говорит Хендрикс.

– Если бы только она была спокойней. Так стыдно вышло.

– Ты не первый наш студент, что закончил задание под стражей.

– Еще раз спасибо, что вызволили меня, сэр.

Узкие точки заклеенных фар осторожно тянутся во тьму, цепляясь за деревья, высаженные вдоль дорог: бледное литье веток, призрачные капилляры. Раз-другой – стеклянные глаза оленя на обочине.

Хендрикс говорит:

– Представим на мгновение, что тебя вместо нервной официантки обнаружил нацист. Как бы ты объяснил свое присутствие в подвале.

– Сказал бы, что на выходе свернул не туда, сэр.

– Большинство выходит из паба через ту же дверь, что и зашли.

– Кажется, я повел себя импульсивно, когда заметил слежку.

– Хороший оперативник ведет себя разумно, а не импульсивно. Пока оставим это. – Хендрикс меняет тему. Он спрашивает Дигби о семье, о прошлом.

В коконе автомобиля говорить легко. Их голоса бестелесны, бесхозны. Они делятся своими очертаниями, виньетками того, кем были прежде.

– Полагаю, моя семья может казаться необычной, – говорит Дигби.

– Как и организация, с который ты теперь связан, – отвечает Хендрикс.

– Возможно, поэтому мне здесь и нравится. В Шерборне разница между жизнью дома и школьной жизнью виделась настолько непреодолимой, что мне казалось, будто я живу под прикрытием.

– Повторение вражеских манер, – говорит Хендрикс, – изучение его языка.

– Именно. Единственным местом, где я чувствовал себя спокойно, была школьная сцена.

– И каково тебе было в армии?

– Забавно, но разница со школой невелика, – говорит Дигби, поджигая сигарету от той, которую еще курит. Через мгновение он добавляет: – в Дюнкерке было тяжело.

– Слышал, там была чудовищная схватка.

– Я потерял там друга. Гроувса.

Хендрикс кивает, издает подбадривающий звук.

Дигби говорит:

– Мы вступили в армию одновременно. Думали, что вместе и пройдем войну, но затем он пропал. В первом акте. Все еще не могу в это поверить. Я был совсем рядом с ним. Мог протянуть руку.

Хендрикс снова кивает. Через какое-то время он говорит:

– У меня есть друг. Оператор радара. Распределен в Оркни. Я очень по нему скучаю.

Обыденность его заявления разоружает. Дигби чувствует, что в нем что-то скрыто, но высказано оно так мимоходом, что сопротивляется даже мысли о скрытности. Он не может найти подходящего ответа.

Хендрикс говорит:

– Как его звали? Не по фамилии, в смысле. Твоего друга.

– Сэм. Сэм Гроувс. Он был из Йоркшира. Любил танцевать.

– Сэм Гроувс, – говорит Хендрикс.

Ночь идет мимо. Три утра, начинается дождь. Дворники с писком скользят по лобовому стеклу, открывая и скрывая размытый мир снаружи. Они едут сквозь молчаливые деревни, без единого огонька в окнах.

– Вы знаете поэму Киплинга о контрабандистах? – говорит Дигби. – Что нельзя выглядывать, пока они не пройдут?

Хендрикс декламирует соответствующе драматическим тоном:

– «Ни о чем не спросишь – не солгут в ответ. Глазки в стену, крошка, а не Джентльменам вслед!»[45]

– Помните, без ошибок, – говорит Дигби.

– Занятно, что они описаны «джентльменами», – говорит Хендрикс. – Никто бы нас так не назвал. Я слышал, как нашу организацию называют Министерством неджентльменской войны. Говорят, наши оперативники не лучше наемных убийц.

– Но мы же не убийцы, так? – говорит Дигби. – Я всего лишь хочу принести пользу. Меня тошнит от чувства беспомощности.

Дворники несколько раз пищат, затем Хендрикс говорит:

– Для этой работы действительно нужен определенного склада характера человек.

– Что вы имеете в виду?

– Наши самые эффективные оперативники редко совершают ошибки, потому что не оставляют для них места. Если понадобится, они без задней мысли оставят позади товарищей.

– Я хорошо показал себя на подготовке. Кроме сегодняшней ночи.

– Это так, – говорит Хендрикс. – Я понимаю, почему тебя взяли. Ты без малого крайне хорош во всем этом.

– Я могу быть полезен во Франции, сэр.

– Пользу можно принести многими способами. Это легко устроить. Тебя переведут в другой отдел без отрицательных пометок в деле. Мне кажется, они с некоторым уважением относятся к тем, кто признает, что не готов к такой работе – а многие из нас не готовы. Она холодная, неколебимая.

– Я никого не подведу.

Хендрикс кидает на него взгляд.

– Дигби, ты не должен считать отсутствие пригодности к этой работе провалом. Это не провал. Война может зависеть от тех, кто не колеблется, но человечество полагается на колеблющихся.

Автомобиль чуть виляет, заезжая на бугристую землю, но Хендрикс быстро его выправляет. В темноте сложно понять, где кончается дорога и начинается обочина. Дигби смотрит из пассажирского окна.

Хендрикс говорит:

– Ты рискуешь не только своей собственной жизнью. В прошлом месяце мы послали радиста в Бретань. Он жил с семьей фермеров.

– Вам не нужно мне это рассказывать, – говорит Дигби.

– Немцы быстро его выследили. Они заставили детей смотреть, как убивают их собаку. Заставили родителей смотреть, как бьют их детей. Они пытали отца, пока его сердце не выдержало, но оставили мать в живых, чтобы кто-то мог рассказать о том, что они сделали. Затем они забрали нашего человека с собой, для развлечения. Мы не знаем, где он. Как не знаем, где дети. Они убежали. Две девочки. Шесть лет и четыре.

– Вам не нужно мне это рассказывать. Расскажите, что вы делали сегодня.

– Я пытался быть полезным, – говорит