Свет грядущих дней - Джуди Баталион

Это были юноши и девушки, пытавшиеся бежать, но поляки поймали и сдали их. Гестаповцы в штатском носились по городу, как бешеные псы, проверяя документы, заглядывая каждому в лицо, выискивая новые жертвы.

Потом Реня увидела открытую площадку неподалеку от вокзала, по ту сторону барьера. Там стояла толпа людей. Среди них были ее друзья. Поляки глазели на них, на этих «преступников», словно те были животными в зоопарке. Ее товарищей, любимых ею людей окружали бандиты с винтовками, кнутами и револьверами.

Сары нигде не было видно.

Реня едва держалась на ногах, почти теряла сознание. Она знала, что нужно убираться отсюда как можно скорее: если у нее проверят документы – ей конец.

«Но, – писала она позднее, – в тот самый момент я чувствовала, как мое сердце превращается в камень; как я могла уйти, ничего не узнав о судьбе самых близких мне людей?» Она наблюдала, как ту единственную семью, которая у нее еще оставалась, уводят на смерть. Огляделась – все бесполезно, ей не проникнуть в гетто. «В душе я понимала, что моя жизнь потеряла всякий смысл. Зачем жить, когда у меня отняли все – семью, родственников, а теперь и любимых друзей». Один раз она сумела начать жизнь сначала и теперь была готова рисковать всем ради своих товарищей. Ради сестры.

«Какой-то демон внутри меня подсказывал положить конец и моей собственной жизни, – вспоминала Реня. – Но потом мне стало стыдно за свою слабость. Нет! Я не стану собственными руками помогать немцам делать их грязную работу!» Вместо этого мысли ее обратились к мщению.

Реня бесцельно побрела по улицам. Теперь у нее не было дома – вообще никакого дома.

Для нее осталась одна дорога – назад, в Варшаву. Но как? Следующий поезд будет только в пять часов утра.

Реня Кукелка стала последней выжившей связной «Свободы»[723].

* * *

К трем часам дня, проведя в пути всю ночь и полдня, Реня была физически уставшей и морально сломленной, она уже не помнила, когда ела в последний раз, и не могла думать ни о чем, кроме хлеба. Но хлеб можно было получить только по продовольственной карточке. Войти в магазин без нее означало навлечь на себя подозрение. Вдруг она вспомнила об одной знакомой нееврейке, дантистке докторе Вайс из Сосновца – города, находившегося милях в четырех к западу от Бендзина.

Реня села в трамвай. В другом конце вагона шла проверка документов. Реня проехала сколько смогла, потом выпрыгнула и села в следующий трамвай. Так она пересаживалась из одного трамвая в другой, пока не приехала на место.

Гетто в Сосновце было окружено. Здесь тоже проводили депортацию. Повсюду были нацисты, слышались отчаянные крики и стрельба.

Реня помчалась к дому дантистки. Еще несколько улиц, мысленно повторяла она. Коротких улочек.

Доктор Вайс открыла дверь и изумленно уставилась на Реню.

– Как ты сюда добралась?

Она усадила девушку, опасаясь, что та вот-вот упадет, и пошла на кухню вскипятить чай.

Только теперь, сидя в доме, Реня поняла, насколько близка была к обмороку. Она взяла себя в руки. Ей нужно было рассказать доктору Вайс все.

Но она не могла.

У нее перехватило горло.

Внезапно она заплакала, судорожно, отчаянно всхлипывая.

Рене было стыдно, но горечь страдания захлестнула ее, и она не могла остановиться. Если бы она не дала воли слезам, ее сердце могло разорваться от боли.

Доктор Вайс погладила ее по голове и сказала:

– Не плачь. Ты всегда была отважной. Я считаю тебя героиней и беру с тебя пример храбрости. Ты должна быть сильной, детка. Может быть, кто-то из твоих еще жив.

Реня ощущала зверский голод, но не могла есть. Она дошла до предела. Всё. «Я хотела умереть», – писала она впоследствии.

Но постепенно тело начало расслабляться, девушке требовалось несколько часов отдыха, чтобы перестроиться. Вернуться к жизни.

– Я бы с радостью предложила тебе провести ночь у меня, – сказала доктор Вайс, и Реня выдохнула было с облегчением. – Но, – продолжила хозяйка, – нацисты часто появляются из ниоткуда и вламываются в дома – ищут спрятавшихся евреев. Если они поблизости, они непременно заявятся ко мне, я ведь русская. Они и так подозревают, что я поддерживаю связь с евреями. – Она тяжело вздохнула. – Прости, но я не могу рисковать жизнью.

Реня не верила своим ушам. Ее охватило чувство безнадежности. И страха. Куда она может пойти прямо сейчас, в этот момент, чтобы переночевать? На вокзале у нее непременно проверят документы. На улицах подстерегали бесчисленные опасности. Никого другого в этом городе она не знала.

Доктор Вайс дала ей немного хлеба в дорогу, благословила со слезами на глазах и еще раз попросила прощения:

– Мне очень, очень жаль.

Реня покинула несостоявшееся убежище в полной растерянности. «Я просто шла куда ноги несли», – вспоминала она.

Покинув проклятый город, она приблизилась к негустому лесу. В очередной раз на землю опускались сумерки; наступала ясная летняя ночь. Лунный свет лился прямо на нее, звезды сверкали перед глазами. В видениях ей представлялись родители, братья, товарищи. Она видела их так отчетливо, словно они находились рядом, у всех были печальные, искаженные, изменившиеся лица. Мучения оставили следы на их телах. Ей отчаянно хотелось обнять их, вернуться к ним, с любовью прижать к сердцу. Но образы начинали бледнеть, улетучиваться, как гаснущие изображения на киноэкране. Руки скользили по воздуху.

Она подвела итог своей жизни. «Кого я так уж обременила? Неужели так велики мои грехи? Скольких людей я убила? За что мне такие страдания?»

Внезапно она заметила фигуру между деревьями. Кто это мог быть в столь поздний час? Фигура приближалась к ней. Мороз пробежал у нее по коже. Мужчина был пьян. Он сел рядом. Она отодвинулась. Он придвинулся ближе. Его глаза-бусинки расширились, как у хищного зверя. Он начал орать на нее, слова сливались в какой-то нечленораздельный рев злобы, враждебности, бешенства. Реня не могла ни крикнуть, ни убежать. Она находилась неизвестно где, и никто ее здесь все равно не услышал бы. К тому же мужчина все равно побежит за ней, догонит и сделает с ней все, что захочет.

* * *

Сексуальные издевательства над еврейскими женщинами, от унижения до изнасилования, были широко распространены во время Холокоста[724]. Хотя в некоторых ранних послевоенных воспоминаниях сексуальные надругательства и упоминались, в основном такие истории сразу после войны замалчивались. Интервьюеры нечасто педалировали эту тему, а добровольно редко кто хотел ее затрагивать. Большинство жертв не знали имен своих насильников. Многих женщин после изнасилования убивали; другие стыдились говорить об этом, опасаясь, что никто не захочет на них жениться. Тем же, кто поднимал эту тему, зачастую не верили, и женщины снова испытывали унижение. Вместо того чтобы ободрить, их сторонились.

В концентрационных и