Баблия. Книга о бабле и Боге - Александр Староверов

Никому не говорит он страшную тайну. Но и жизнь свою не меняет, не уходит в монастырь разочарованно. Наоборот, потреблять начинает ценности духовные и материальные с утроенной энергией. Не «АМG», а вертолет, не вертолет, а «Боинг», яхта летающая, подводная лодка с приводом четыре на четыре. Не Пелевин, а Джойс, и чтобы под Джойса Пласидо Доминго подвывал на его бездэй. И Джордж Клуни в друганах. И баба чтобы из топ-моделей бывших, черная желательно или француженка.

Не дай бог кто-нибудь допрет, что в бабках все дело. Любая мишура, любые блестки, лишь бы не догадались… Все, пропал мужичок. Сожрали его деньги. Он сам деньгами стал. Течет себе не задумываясь туда, где инвестиционный климат лучше. А лучше всего ему там, где люди нормальные жить не могут в принципе. Воняет там сильно, серой в основном, и земля под ногами пламенеет. Сгорает он в плотных слоях атмосферы роскоши и благополучия, а чаще всего на подступах к этим чрезвычайно плотным слоям. Потому что желающих полна жопа огурцов. Тесно там очень, не протолкнуться. Уж лучше бы оставался мужичонка плешивым и в башмаках стоптанных…»

Машина Алика стояла на перекрестке, ожидая зеленый сигнал светофора. Прямо перед ней по зебре шел подшаркивая невзрачный мужик в облупившейся кожаной куртке с нелепой, советской еще, авоськой в руках. Внутри авоськи обреченно телепалась мороженая рыба неопределенного вида… Алик очнулся.

«Что за фигня в голову лезет, – подумал. – Мало мне Либеркиберии, еще и здесь видения начались. И вообще, о ком это я? О себе, о банкире, о мужике задрипанном, о нас всех? Но ведь правда так живем. Глупо, смешно и нелогично. По-дурацки совсем».

Он покосился на пакет с долларами. После привидевшегося бабки не утешали ни капельки. Не значили они ничего в принципе. А в его частном случае означали еще меньше. Мог банкир по-честному с ним разговаривать, а мог и хитрить. Откупился малой кровью от навязчивого лошка, а сам в ускоренном темпе бабки стыренные по офшорам распихивать принялся. И звонок в ЦБ ничего не даст. Ну, подтвердят они, что лежат у них на счету два с половиной миллиарда. Так ведь на них не написано, что они конторе Алика принадлежат. Казначейский билет банка России на них написано. У кого в руках билет, тот и на тройке с бубенцами катается со свистом. Зарегистрируют банку капитал или нет, есть деньги на счету в ЦБ или пусто там, не важно совершенно. Что действительно важно, так это добрая воля банкира и его дальнейшие планы на жизнь. А ну как достало его все и он тоже на Багамы собрался? «Кто-то из нас сегодня летит на Багамы» – вспомнилась фраза дружка Феди.

«Точно, – подумал он. – Кто-то обязательно полетит. Кто-то на юг, а кто-то на север. Кто-то теряет, а кто-то находит».

Изводить себя дальше было бессмысленно и опасно для остатков душевного здоровья. Решив, что время расставит всё и всех по своим местам, Алик резко и зло нажал на педаль газа. В конторе на грани нервного срыва ждал шеф. Он очень нуждался в терапии наличными и целебных примочках из зеленых американских денег.

Жизнь опять съехала в болотистую беспросветную колею. Обрадовался ЛМ тугим зеленым пачкам, конечно. Приободрился. А когда на следующий день банкир перечислил пятьсот тысяч на офшор, Алик и вовсе героем стал. Не просто везучий парень, которому прет по жизни, а боец мужественный, лихо оседлавший судьбу-злодейку. Не мальчик, но муж благородный. На третий день Андрей миллиона не прислал, тридцать тысяч всего на счет капнуло. По телефону банкир мямлил что-то невразумительное, а потом перестал отвечать на звонки. Деньги то совсем не приходили, то приходили в каких-то странных, глумливых количествах. Особенно его поразила одна сумма – 14 764 доллара.

«Почему 764?» – испуганно думал Алик и не находил ответа.

Снова превратился он из мужа благородного в беспомощного мальца. Шеф слушал его оправдания вполуха, раздраженно и шумно шкрябал пальцем подбородок. Михай смягчать пытался поначалу, но, увидев палец, скребущий подбородок, утих. «Керосином дело пахнет», – подумал. Дистанцироваться начал, в сторонку отползать потихонечку. Алика встречал приветливо, но все время мимолетом. Не получалось никак у них поговорить. То входил кто-то в кабинет, то деньги приносили, то бумаги, и звонки непрекращающиеся на мобильный. Если возникала случайно свободная минутка, Михай начинал жаловаться. На шефа, на здоровье, на жизнь неудавшуюся. Жаловался, слово не давал вставить. Алик все понял и перестал беспокоить чуткого к переменам коллегу. Зато с хватким полковником МВД познакомиться пришлось. Нормальный дядька оказался, пах вкусно французским парфюмом, одет был стильно, улыбался обаятельно в импозантные, черные с проседью усы. Никита Михалков вылитый. Только один раз, ближе к концу разговора, посмотрел он кинжально на Алика и спросил:

– А почему ты именно к этому банкиру обратился? У тебя же много банкиров знакомых. Наверное, знаешь его хорошо, денег много вместе заработали. Небось, обували терпил на пару. Да?

Зрачки у полковника стали даже не серые, а белые почти. Грязного такого оттенка, как халаты застиранные у мясников на рынке. И точки черные посередке, маленькие, но чернее не видел Алик в жизни ничего.

«Эдмундович, – подумал он. – Феликс который. Страшно-то как, господи! Усраться можно».

Захотелось немедленно написать чистосердечное признание. О том, что договорился он с банкиром кинуть кристальнейшего социально ответственного бизнесмена Леонида Михайловича Карповича на 80 миллионов долларов. А потом прорыть тоннель через Берингов пролив и скрыться с уворованным баблом в США, на Аляске. И зажигать там со знойными алеутами не по-детски. И Родину им продать за недорого, и…

Во всем признаться был готов под нечеловеческим взглядом. Спасибо полковнику, не стал он ответа ждать. Улыбнулся лучисто и сказал:

– Да ладно, расслабься. Шучу я, шучу. Нормальный ты парень. И банкир твой честный фраер вроде. Пробивал я его. Только хитрожопый больно. Ну ничего, мы его жопу наизнанку вывернем. Станет он у нас простым русским парнем с вывернутой жопой. Хоть и еврей по рождению. А не хера выдрючиваться. В России ведь живем. Здесь все русские.

На том и расстались. Вечерами после работы возвращался Алик в ненавистную гостиницу. Курил много, виски пил из горла, включал телевизор и под оптимистический бубнеж Первого канала проваливался в вожделенную нирвану отупения.

«Рай – это когда не болит, – вяло размышлял он. – Когда ада нет, тогда и рай. А люди чего-то выдумывают, усложняют, всего им мало. И я выдумывал, дурак. Какие, к черту, Багамы, гольф-поля и инвестиционные банкиры? Вот он, рай. Здесь. Сейчас».

Если хватало сил выпить еще грамм двести виски, он проваливался в Либеркиберию, к Ае. Прибывал к ней трезвый как стеклышко, в оранжерею всегда и всегда на закате. Видел чудо свое медноволосое, пугался, что исчезнет оно, хватался за чудо, как за спасательный круг, сжимал Аю в объятиях и забывал обо всем. Не секс у них получался, а прощание перед вечной разлукой. Она ни о чем не спрашивала. Укладывала его голову на колени, гладила волосы, шептала:

– Терпи, потерпи немножко, я с тобой, я здесь, скоро все кончится…

И верил ей почему-то Алик. Успокаивался, закрывал глаза, засыпал убаюканный… Просыпался в Москве. Глотал горсть таблеток от похмелья и давления, выпивал сердечные капли, на работу шел обреченно. А там по новой все, колея серая болотная, чавкающая… В другой раз, когда к Ае попал, решил не спать совсем. Они бродили по ночному городу, заходили в круглосуточные кафешки, слушали джаз в маленьких андеграундных подвальчиках, а потом к морю пошли, смотрели на дрожащую лунную дорожку, плеск волн впитывали. Молчали. Он прямо там и заснул. На берегу, под шелест волн. Проснулся опять в гостинице, открыл глаза и завыл от тоски накатившей. Чего он только не делал, как он только не пытался. Однажды даже солнце остановил заходящее. Подумал, раз день, значит, не заснет, не проснется в Москве опостылевшей. Ничего не помогало. Засыпал, просыпался, выл. Колея… и не выбраться из нее.