Я жива. Воспоминания о плене - Масуме Абад

Как только мы приехали в то место, где были размещены ребята из Нефтяной компании, Рахим вместе со своими друзьями вышел нам навстречу. Ты ведь знаешь, что когда Рахман злился или расстраивался, он начинал нервно моргать, и все понимали, что что-то не так. С другой стороны, у нас был тревожный и озабоченный вид. Увидев наши лица, Рахим спросил: «Какие новости?» Рахман, непрерывно моргая, ответил в своей привычной манере какой-то шуткой.

Все рассмеялись, кроме меня, Рахмана и Рахима. Рахим быстро вышел вперед и снова спросил: «Какие новости?» Я и Рахман, как ни тяжело это было, рассказали ему историю о твоем исчезновении. Рахим, который всегда молчал, а когда говорил – говорил мало и обдуманно, стоял с открытым ртом, пытливо смотря на нас и повторяя: «Дальше, что же дальше?»

– Дальше – то, что мы приехали сюда. Знаем об этом только я, Мохаммад, Салман и ты. Мы не знаем, где ее искать – среди убитых или среди живых; искать ее в Абадане или в Ширазе. Не знаем, что делать.

Рахим по-прежнему стоял с открытым ртом, затем сказал: «Поедем вместе в Абадан!»

С каждым днем тяжесть неведения и отсутствия информации о тебе, а также горькие события, происходившие одно за другим, погружали нас во все большее отчаяние и скорбь. Как это было возможно, чтобы наша сестра, знавшая город и его жителей как свои пять пальцев, заблудилась в нем? А вдруг ее где-то настиг осколок безжалостного снаряда, и ее тело пропало? Когда у меня возникали такие мысли, я начинал проклинать себя и говорил: «Парень, да чтоб ты онемел! Что за дурные мысли у тебя в голове!»

Никто из нас не проронил ни слова за всю двухчасовую езду. Мы все безмолвствовали, как это обычно делал Рахим. Когда мы доехали до дома и увидели белую землянку, которую отец приготовил для тебя, у меня ком застрял в горле. Отец изо всех сил старался сделать ее более уютной. Мохаммад тоже пришел домой. Вернулся и отец после четырехдневного дежурства в больнице. С одной стороны, он был рад тому, что все его дети участвуют в войне с баасовским режимом и возвращаются к нему здоровые и невредимые, с другой же – был огорчен тем, что люди страдают, теряют дома и близких, держат траур. Мы все стыдились посмотреть в глаза отцу. Мы боялись встретиться с ним взглядами, ожидая, что он спросит нас: «Где Масуме? Вы сказали ей, чтобы вечером пришла домой?»

Отец говорил о Второй мировой войне, о лицемерной колонизаторской политике иноземных государств. Мы были довольны тем, что он рассказывает об истории, о войнах и других странах и ничего не спрашивает о тебе. В промежутках он задавал нам какие-то вопросы, но они оставались без ответа, поэтому он понял, что мыслями мы находимся в совершенно другом месте. Нам было не по себе. Дыхание застревало в груди. Мы чувствовали себя, как перед взрывом, который вот-вот должен произойти. Мы молились Богу, чтобы ты вошла в дверь и отец не спросил нас о тебе.

Поскольку мы не хотели отвечать отцу на вопросы о тебе, мы решили попрощаться с ним как можно скорее и уйти, однако, как назло, был вечер четверга, и отец принес из больницы два кусочка хлеба с халвой. Один он поделил и раздал каждому из нас, второй отдал Салману и сказал:

– Салман, не знаю, почему у меня, как у женщин, на сердце неспокойно. Побеспокойтесь о вашей сестре, обязательно передайте ей этот кусок и прочтите «Аль-Фатиху» за души усопших.

Мы вздохнули. Отец не спросил нас: «Вы Масуме видели? Как Масуме?» Он не сказал, чтобы мы передали тебе, чтобы ты обязательно заглянула домой.

Война была проблемой номер один для нашей семьи, но твое исчезновение для нас стало таким большим горем, что, с кем бы мы ни делились им, оно не становилось меньше или слабее. Мы по очереди несколько раз проверили все списки погибших, похороненных на кладбищах в Абадане и Хоррамшахре, начиная с двадцатого мехра. Затем мы взялись за раненых в больницах. Мы объехали все мечети и штабы народной поддержки. Но ты была словно капля дождя, просочившаяся сквозь рыхлую почву.

В отсутствии отца мы спрашивали о тебе сестер. Не было ни одного дома, куда бы мы ни постучали в поисках тебя. Но Абадан как будто стал другим городом, который не знал ни тебя, ни твоего адреса. Все жители уже знали, что ты пропала, и каждый день спрашивали о тебе. Вопросы людей только увеличивали нашу тоску и тревогу. Я взывал к Создателю, заклиная Его землей Абадана, окрасившейся в красный цвет кровью мучеников, чтобы Он вернул тебя. Мы строили разные догадки и домыслы, но в результате имели только неясность и уйму вопросов.

Как ни странно, отец знал о том, что сестры отвезли детей из приюта в Шираз и вернулись, но лишь повторял: «Позаботьтесь о своей сестре!» Мы советовались между собой относительно того, сказать ли в конце концов отцу правду или нет. Мы не знали, что отвечать ему, если он спросит о тебе. Что бы мы ему ни сказали, он бы расстроился. Каждый из нас имел определенное мнение на этот счет:

– Он не сможет пережить такое большое горе.

– Великие беды следует делить с великими людьми.

– Мы должны придумать какую-нибудь нейтральную историю, услышав которую, он не расстроится и не обнадежится.

– После он разозлится на нас, и мы только усугубим ситуацию.

Худшее, что может быть, – это неопределенность, подвешенное состояние. Твой уход повлек за собой вакуум, а твое исчезновение – боль. Если с нами кто-то здоровался, мы вместо расспросов о делах и самочувствии ожидали услышать новости о тебе.

Отношения нашего старшего брата Карима с отцом были отношениями отца и сына и в то же время – братскими отношениями. Они разговаривали друг с другом доверительно и в то же время – с почтением и церемонностью. Кандидатура Карима была оптимальной для разговора с отцом о твоем исчезновении. Карим спешно приехал в Абадан, и мы организовали встречу в администрации губернатора вместе с инженером Батман-келичем, Каримом Салахшуром и двумя друзьями, которые имели опыт в области правовых и административных вопросов. Они говорили:

– Выкиньте из головы все, что связано с войной и смертью. Подумайте, может быть, у вас есть враги? Вы ни с кем не вели словесной перепалки? Может быть, имел место какой-нибудь эпизод, связанный с делами амурными или семейными?

– Да нет же! Ничего подобного не было! Ей было 13–14 лет, когда она влилась в революционное движение. С того времени она постоянно находилась в мечети, либо в исламском обществе, либо в Красном Полумесяце.

Однако никакие из выдвинутых на нашем экстренном совещании предположений не ответили на наши вопросы. Совещание завершилось безрезультатно. Я думал: «Масуме, где же ты?! Где бы ты ни была на этом свете, я приду за тобой, ты только дай мне какой-нибудь знак».

У меня не было настроя ехать за рулем. У меня было ощущение, будто все мое тело облили ледяной водой и посекли плетью. К вечеру никто из нас не хотел уже даже разговаривать. Мы сели в машину. Водитель высадил нас на краю улицы. Следом за Каримом мы двинулись к дому. Издалека мы увидели отца, который облокотился на свою белую землянку и громко плакал. Он закрыл лицо жакетом, который связал для тебя, брал землю и сыпал ее себе на голову. Он со стоном вопрошал: «Где моя сестра? Где моя мать? Где моя карманная девочка? Почему ты ушла, не попрощавшись? Почему ты ушла без меня?»