Я жива. Воспоминания о плене - Масуме Абад

– Кто должен дать разрешение?

– Даже если разрешение будет получено, вы должны иметь при себе удостоверения личности.

Абдулла показал ему карточку Нефтяной компании, а я – карту Корпуса.

– Почему у вас разные фамилии? – спросил он.

Я обнял его, поцеловал и взмолился:

– Помоги нам!

– Эти карточки ни о чем не говорят.

– Адрес, по которому мы приехали, дал нам один большой человек, чтобы мы приехали и опознали тело молодой девушки, которая, по описанию, может быть нашей сестрой. Вот уже пять месяцев, как мы потеряли свою сестру.

– Идите и вернитесь с тем большим человеком, о котором вы говорите.

– Заклинаю тебя душой твоей матери! Заклинаю тебя жизнями твоих близких! Заклинаю тебя твоим благородством! Открой нам дверь!

В ответ на все мои мольбы он сказал: «Послушайте, сегодня – пятница. Сегодня выходной, даже для мертвых». Не успел он еще закончить эту фразу, как Рахман, потерявший всякое терпение, набросился на него, повалил на землю и отвесил ему пару ударов в живот и грудь. Мы попытались разнять их, но Рахман снова схватил его и надавал ему тумаков и пинков. Бедный санитар вырвался и стал бегать от Рахмана по всему кладбищу. Но Рахман поймал его и приволок обратно, как труп. Брат был вне себя от гнева и кричал: «Он перемыл столько трупов, что уже во всех видит не людей, а мертвых! Этот подлец не имеет ни грамма благородства и сочувствия! Скажи-ка теперь, сколько нас, двое или четверо? Скажи-ка теперь, мы большие или маленькие? Тебе доверили лишь пару трупов, а ты мнишь себя таким важным! А что бы было, если бы тебе поручили живых?!»

Надо сказать, что санитар морга был куда более бесстыжим и дерзким, чем мы предполагали. Несмотря на полученную трепку, он отказывался открыть нам дверь. Однако в конце концов он с швырнул нам ключ, и мы вошли в помещение.

Запах камфоры и формалина, царящий внутри холод, запах смерти и разлагающихся тел, обернутых в белые простыни и лежавших в отдельных ячейках, унесли нас в другой мир. Мы как будто сами сделались похожи на мертвецов – наши лица стали бледными и безжизненными. Друг на друга мы тоже смотрели, как неживые. И только у санитара был взгляд и вид живого человека, он на все смотрел, как на нечто обыденное.

Не знаю, чего мы боялись – вида мертвецов, столкновения с горькой и мучительной действительностью, несбыточности обещаний гадалок или краха надежд матери.

Мы не знали, с чего нам начать – с лица, волос, рук? Мы не осмеливались начать опознание. Санитар раздраженно сказал: «Вы же знаете, какое лицо было у вашей сестры? Посмотрите на ее лицо!»

Рахман ответил: «Ты, как я посмотрю, пришел в чувство, и тебе снова захотелось тумаков. Человеку надо быть санитаром морга, чтобы он осмелился посмотреть в лицо своей мертвой сестре».

– В любом случае вы должны опознать ее, начав с головы или ног.

– Неужели ты сказал хоть одну правильную вещь?

Единственное, что было общего во внешности всех нас, двенадцати братьев и сестер, – это пальцы ног, о которых отец всегда говорил: «Пальцы рук и ног у вас похожи на лапки коротконогих кур».

Санитар немного откинул простыню, так что открылись стопы. Пальцы ног у этого тела были длинные и вытянутые, а нижняя часть стопы была как земля пустыни – вся в трещинах и белого цвета. В трещины набились грязь и гной. Я и Рахман одновременно сняли носки. Мы взглянули сначала на свои стопы и пальцы, затем – на безжизненные ноги умершей. Нет! Никакого сходства между этими и нашими ногами не было. После этого мы осмелились попросить санитара, чтобы он открыл лицо умершей. Мы отошли на несколько шагов назад для смягчения шока от того, что должны были увидеть. Когда простыня была откинута, мы увидели девушку-шатенку с высоким лбом, черными, длинными, сросшимися на переносице бровями. Между ее зубов, которые было видно сквозь слегка приоткрытые губы, виднелись щели. На скуле имелась глубокая рана с большим кровоподтеком, от вида которой у человека сердце обливалось кровью.

Эта девушка с ее невинным лицом лежала одиноко на кушетке кладбищенского морга. Мы испытывали чувство острой душевной боли и сострадания к этой девушке, ее родителям и близким.

– Нет, это не наша сестра, это – не Масуме.

Мы не знали, радоваться нам или огорчаться. Нас одолевали противоречивые чувства. Мы снова обняли друг друга и заплакали навзрыд. Рахман взял на руки тело девушки и сказал: «Сестра, прости нас! Да не пошлет Всевышний ни одному мусульманину или неверному участь потерять свою сестру и не найти даже ее бездыханное тело! Пусть даже враг не испытает этого!»

Абдулла положил санитару в карман сто туманов и поцеловал его в лицо. Мы попрощались и двинулись в путь. Санитар буркнул напоследок: «Так бы и сразу – позолотили бы руку, и не было бы никаких проблем!»

Каждый раз, когда случались похожие истории и мы возвращались домой с пустыми руками, все члены семьи с новой силой начинали переживать постигшее нас горе, и все начиналось сначала.

С приходом весны 1981 года, когда природа вновь пробудилась, зацвели деревья и распустились цветы, мать охватило острое чувство ностальгии. Она с умилением смотрела на деревья, которые зимой стояли сухими и голыми, а теперь, благодаря животворным весенним ветрам, снова пустили побеги, радуя глаз красивой листвой, пышным цветением и необычными формами. Глядя на это, она говорила: «Всевышний, благодарю Тебя за Твою силу и величие! Благодарю Тебя за Твое могущество и славу! Ты послал ветра к этим увядшим растениям, чтобы они вновь одухотворили их, и они обрели новую жизнь, новые краски и ароматы. Но как же я? Оживи и меня тоже! Верни мне радость и вкус жизни!» Она что-то шептала и изливала душу ветрам, луне и звездам и всех спрашивала о своем потерянном цветке. Она называла себя Хейран[149]. Если кто-то звал ее по имени – Эззат, она не оборачивалась и не отвечала, лишь все время повторяла: «Я – Хейран».

Летом мать вместе с бабушкой и тётями отправилась в паломничество к храму Ее светлости Масуме. Бабушка рассказывала: «Переступив порог храма, ваша мать сразу же начала взывать к Ее светлости и представилась так: “Госпожа, ты знаешь меня? Я – Хейран. Я пришла просить милостыню. Мне не стыдно попрошайничать у твоей обители. Я протягиваю к тебе руку и жду, что ты не отвратишь от меня свой лик и ответишь на мою мольбу. Я назвала свою дочь в честь тебя, ты и должна вернуть ее мне…”»

Однажды в храме было очень многолюдно, и она потерялась. Служители храма, чтобы найти ее, начали звать ее по имени Хейран. Несчастье и отчаяние стали для нашей семьи своего рода хронической болезнью, которая особенно сильно проявлялась в определенные периоды времени. Мы регулярно брали в Гостелерадио Ирана видеозаписи и фотографии, связанные с работой спасателей, и внимательно просматривали их, надеясь найти какую-нибудь нить, ведущую к тебе. С наступлением осени воспоминания о первых днях войны проходили перед нашими глазами, подобно кинопленке. Как будто это было вчера.