Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо - Сергей Цветков

Говоря о дате рождения Андрея, исследователи, как правило, употребляют осторожное «около 1110 года». Все вычисления тут, так или иначе, крутятся вокруг известия Татищева, согласно которому Андрей погиб в 1174 г. в возрасте 63 лет. Однако мы не знаем источника этих данных, и нельзя исключить того, что Василий Никитич сам произвел соответствующие расчеты, отталкиваясь от даты рождения Долгорукого (по Татищеву – 1090 или 1091 г.), представлений о нормальном брачном возрасте – 18 лет, а также от зафиксированного в летописях факта, что Андрей был вторым сыном Юрия. Эти общие соображения в совокупности как раз выводят на 1110–1111 гг. Впрочем, такие же расчеты без труда мог проделать и любой древнерусский книжник, чей труд, в свою очередь, послужил Татищеву источником554. Между тем эти вычисления небезупречны, поскольку имеются веские основания сдвинуть дату появления на свет Юрия с 1091 на 1097/98 г. (см. с. 111). Кроме того, наука располагает данными рентгено-антропологического исследования скелета Андрея, проведенного в 1934–1933 гг. известными патологоанатомами Д.Г. Рохлиным и В.С. Майковой-Строгановой555, из которого следует, что на момент смерти князя физиологический возраст его костяка соответствовал состоянию костей 50—55-летнего человека. Все это позволяет уверенно датировать рождение Андрея временным интервалом с 1124 по 1129 г., после чего, кстати, историкам больше не придется недоумевать, чем занимался этот энергичный князь «первую половину своей жизни» (то есть с пресловутого 1110 г. по 1147 г., когда Андрей впервые попадает в поле зрения летописцев): он начал ратную жизнь, будучи молодым человеком 16–20 лет, в полном соответствии с обычаями своего времени.

Юрий, судя по всему, заботился о том, чтобы дети его получили лучшее по тем временам образование. О брате Андрея Михаиле известно, что он «с греками и латинами» говорил «их языком яко русским». Сам Андрей, по сообщению его Жития, был прилежным учеником и с юного возраста не заботился ни о чем, кроме «книжного поучения» и «церковного пения». Конечно, эти слова не следует воспринимать буквально, без поправки на специфику агиографического жанра. В набожности и начитанности Андрея сомневаться не приходится, однако львиную долю своего времени в юности, как и полагается княжичу, он, безусловно, посвящал главной княжеской науке – ратному делу (о его недюжинной силе свидетельствует окостенение в местах прикрепления сухожилий, характерное для людей, с детских лет тренирующих свое тело). Отвагой он не уступал храброму сопернику своего отца, Изяславу Мстиславичу, и выше мы видели, что летописи сохранили немало примеров военной удали Андрея, его опьянения боем (исследование его костяка также подтверждает, что в бою Андрей не щадил себя и часто получал глубокие ранения, при которых задевалась кость, о чем говорят многочисленные следы старых, заживших рубцов на правом предплечье и кистях рук). Но, любя страсть и поэзию войны, Андрей не любил понапрасну лить кровь, побуждал отца мириться с побитым врагом и чтил святость крестоцелования. Эта черта его характера не укрылась от летописца, который отметил, что Андрей был «не величав на ратный чин», но ждал похвалы лишь от Бога. В зрелом возрасте он уже не ввязывался в лихие схватки и не становился лично во главе полков, поручая воевать подручным князьям и воеводам, – причиной тому, вероятно, была патология позвоночника, а именно срастание шейных позвонков, которое должно было сильно ограничить Андрея в свободе движения. Запрокинутая на неподвижной шее голова князя, из-за чего он взирал на собеседника как бы сверху вниз, по-видимому, немало способствовала широко распространенному мнению о нем как о гордеце и «высокоумце».

Деятельно помогая отцу укрепиться на великом княжении, Андрей, однако, не разделял его увлечения делами русского юга и, как только положение там достигало определенной стабильности, спешил вернуться в свой Владимир-на-Клязьме. Летопись сообщает о двух уходах Андрея из «Русской земли» – оба раза против отцовской воли. Первый такой случай имел место в 1151 г., после заключения мира с Изяславом Мстиславичем (см. с. 280). Несколько лет спустя, в 1155 г., когда Юрий, в третий и последний раз овладевший киевским столом, снова посадил Андрея рядом с собой, в Вышгороде, тот вторично ослушался отца и самовольно покинул Южную Русь, чтобы больше никогда туда не возвратиться. «Иде Андрей от отца своего из Вышегорода в Суждаль [здесь: в Ростово-Суздальскую волость] без отне воле», – говорит киевский летописец; «отец же его негодоваша на него велми о том», – добавляет Тверская летопись. Источники позволяют различить в мотивации Андрея несколько моментов. Во-первых, это по-человечески понятная тяга к родному Ростово-Суздальскому Залесью, ностальгия по местам, к которым он с детства прикипел душой (Андрей «иде в свою волость», «иде в свои дом», сочувственно подчеркивают летописцы). Во-вторых, в его поведении просматривается нечто вроде «социальной дезадаптации». Проще говоря, Андрей чувствовал себя на киевском юге не в своей тарелке. Никоновская летопись следующим образом описывает его душевное состояние: «Того же лета [1155 г.] иде князь Андрей Боголюбивый, Юрьев сын Долгорукаго, с Вышегородцкаго своего княжениа великого ко отцу своему Юрью Долгорукому в Киев, и пришед в Киев радостне бысть приат от отца своего, и пребыв у него в Киеве неколико время, и смущяшеся о нестроении братии своея, и братаничев, и сродников и всего племяни своего, яко всегда в мятежи и в волнении вси бяху, и много крови лиашеся, вси желающе и хотяще великого княжениа Киевскаго, и несть никому ни с кем мира, и от сего все княжениа опустеша… а от поля половцы выплениша и пусто сотвориша, и скорбяше много о сем, и болезноваше душею и сердцем… и восхоте ити на великое княжение в Суждаль и Ростов, яко там, рече, покойнее есть». Отдельно стоит известие «Родословной русских князей» (в составе комиссионного списка Новгородской летописи), согласно которому Андрей принял решение уйти на север под влиянием некоторых лиц из своего окружения: «егоже лестию подъяша Кучковичи». Но оно едва ли заслуживает доверия, поскольку, скорее всего, взято из позднего цикла преданий, посвященных вражде бояр Кучковичей с Юрием Долгоруким, о чем мы еще скажем подробнее (хотя то, что у Андрея и в самом деле было немало сторонников в Ростово-Суздальской земле, отрицать, разумеется, не приходится). Судя по тому, что киевский и суздальский летописцы описали случившееся не при помощи мятежного «бежа», а посредством спокойного «иде», отъезд Андрея из Вышгорода в 1155 г. состоялся с ведома Юрия, хотя и без одобрения с его стороны.

Богоматерь Владимирская. Икона. XII в.

Наконец, важно отметить, что этот поступок Андрея был следствием серьезных политических разногласий с его отцом. Все летописи указывают на тот факт, что Андрей уехал из Вышгорода не с пустыми руками. С собой он увез особо чтимую икону Богородицы (будущую Владимирскую), хранившуюся в вышгородском женском монастыре и прославленную многими чудесами; по преданию, этот образ был написан самим евангелистом Лукой на доске, сделанной из стола, который стоял в доме Иисуса Христа в годы Его отрочества556. Бесцеремонное изъятие Андреем драгоценной святыни сполна объясняет «негодование» Юрия, лишившегося одной из религиозных подпорок великокняжеской власти. В этой связи становится ясен последний и самый важный мотив в действиях Андрея. Демонстративный отъезд из Вышгорода в Ростово– Суздальскую землю был недвусмысленным ответом на желание Юрия видеть его своим наследником на киевском великом княжении. Таким образом сын показывал отцу, что у него есть собственные виды на будущее, никак не связанные с Киевом.