Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо - Сергей Цветков

С половцами Ростислав старался по возможности поддерживать мирные отношения. В 1163 г. он женил своего сына Рюрика на дочери половецкого хана Белука. Однако добиться общего мира на границе со степью ему не удалось, нападения других половецких орд на южнорусские земли происходили с удручающей регулярностью. Зато Ростислав впервые после долгого перерыва сумел объединить силы южнорусских князей в борьбе с половецкой опасностью. В 1166 г. половцы «залегли» в порогах и начали грабить «гречников» – русских и византийских купцов, ведущих торговлю в низовьях Днепра. Ростислав, рассказывает летописец, послал к «братье» своей и сыновьям своим, повелев собраться в Киеве со всеми своими полками. На зов великого князя откликнулись: Мстислав Изяславич с братьями Ярославом и Ярополком, Владимир Андреевич, Владимир Мстиславич, Глеб Юрьевич, сыновья Ростислава – Рюрик, Давыд и Мстислав, галицкий князь Ярослав Владимирович, приславший значительную помощь, и ряд других князей. Огромное русское войско спустилось к Каневу и простояло там до окончания речной навигации, охраняя торговые суда.

В 1163 г. кончина митрополита Феодора снова поставила перед Ростиславом болезненный вопрос о замещении митрополичьей кафедры. К сожалению, именно в этом месте древнейшие списки летописи подверглись цензурной правке. Мы знаем только, что Ростислав вдруг круто изменил свое отношение к Климу Смолятичу и отправил в Царьград посольство для того, чтобы все-таки испросить у патриарха благословение на поставление Клима в митрополиты Русской церкви. О причинах этого поступка Ростислава можно только догадываться. Не исключено, что за несколько лет, проведенных им на великом княжении, он, так сказать, опытным путем пришел к осознанию практической целесообразности церковной политики своего старшего брата, покойного Изяслава Мстиславича. Как бы там ни было, эта новая попытка легализации митрополита-русина не имела успеха. Княжеский посол вынужден был вернуться с дороги, так как греки, словно предвидя такой оборот дела, поспешили рукоположить и отправить на Русь своего кандидата – митрополита Иоанна IV (1163). Богатые подарки должны были подсластить Ростиславу эту горькую пилюлю. После речи «цесарского» посла, умолявшего великого князя принять поставленного без его согласия митрополита, как раз и следует вышеупомянутый цензурный пропуск. Очевидно, Ростислав не на шутку рассердился и отвечал весьма резко. Во всяком случае, Татищев на основе своих источников приписывает ему следующие слова, которые, возможно, и были вымараны церковной цензурой: «Я сего митрополита за честь и любовь царскую ныне прииму, но впредь, ежели патриарх без ведома и определения нашего противно правил святых апостол в Русь митрополита поставит, не токмо не прииму, но и закон сделаем вечный избирать и поставлять епископам руским с повеления великого князя».

Этой неприятной для греков угрозой и завершилась 17-летняя церковная смута в Русской митрополии. Константинопольский патриарх все-таки отстоял свое право поставлять и присылать в Россию митрополитов. Требование Ростислава о том, чтобы избрание и поставление митрополитов происходило с ведома и согласия великого князя, впоследствии, видимо, не исполнялось, чем, скорее всего, и объясняется изъятие из летописей его ответа императорскому послу. Дальнейшая судьба ненавистного грекам митрополита Клима Смолятича тоже была предана забвению: время и обстоятельства его смерти неизвестны. Его последний соперник, Иоанн IV, скончался в 1166 г., а 14 марта следующего года умер и великий князь Ростислав. Тело его было положено в киевском монастыре Святого Федора, рядом с могилой его отца. Нелицемерная набожность Ростислава, его труды по созданию Смоленской епископии и христианскому просвещению края привели к тому, что в Смоленской земле установилось местное почитание этого князя.

Со смертью Ростислава значение великого князя Киевского рухнуло в одночасье и навсегда.

I

В позднейшей историко-политической мифологии Андрей Юрьевич Боголюбский предстает первым государем великорусского покроя, прямым предшественником московских самодержцев. «В лице князя Андрея великоросс впервые выступал на историческую сцену», – писал, например, В.О. Ключевский, имея в виду его самовластный, «московский» стиль правления552. Действительно, от личности этого князя веяло чем-то новым, не совсем обычным, что обусловило повышенный интерес к нему со стороны современников. Однако роль предвозвестника московского периода русской истории Андрею вряд ли подходит. То новое, что было в нем, больше связывало его со своим временем, нежели с отдаленным будущим. В своих государственных и идейно-духовных устремлениях Андрей был наследником традиций и тенденций, возросших и набравших силу на киевском юге и лишь перенесенных им на новую, суздальскую почву. Перенос этот отразился на «матери городов русских» весьма болезненно. Усилиями князя Андрея русский северо-восток не просто порвал с киевоцентризмом, как это сделали несколько раньше Полоцк, Галич и Новгород, но решительно опрокинул весь старый порядок, державшийся на представлении о киевском старшинстве. И потому правильнее будет сказать, что новизна, которую деятельность Андрея привнесла в исторический ход развития Руси, заключалась не в «предчувствии» Москвы, а в «забвении» Киева.

Для лучшего понимания политики Андрея Боголюбского мы должны вкратце ознакомиться с его биографией.

Великий князь Владимирский Андрей Боголюбский.

Рис. А.Н. Гришенкова со скульптурного портрета М.М. Герасимова

Родословная Андрея меньше всего напоминает родословную «великоросса». Прапрабабкой его была шведка Ингигерд, дочь Олафа Шётконунга и супруга Ярослава Мудрого, прабабкой – греческая принцесса, дочь Константина IX Мономаха и жена Всеволода Ярославича, бабкой – дочь англосаксонского короля Харальда Гида, дедом – полугрек Владимир Мономах, матерью – дочь половецкого хана Аепы, отцом – полуанглосакс Юрий Долгорукий. Эту совершенно фантастическую и возможную, наверное, только в России смесь кровей нельзя назвать особо симпатичной, если судить по знаменитой скульптурной реконструкции внешности Андрея работы М.М. Герасимова, которая, впрочем, не может претендовать на точное портретное сходство: «половецкие» (тюркские) скулы князя как отличительная черта строения его черепа – вне сомнений, а вот эпикантус – складка века, характерная для

монголоидного населения Азии, – под вопросом. Ученый и сам признавался, что «монгольское веко» Боголюбского – «плод художественного осмысления материала»553. Но это не значит, что в данном вопросе можно отдать предпочтение татищевскому словесному портрету князя Андрея: «Ростом был невелик, но широк и силен вельми, власы чермные (рыжие. – С. Ц-), кудрявы, лоб высокий, очи велики и светлы». Из всех этих сведений поддается проверке только рост князя, который, согласно обследованию останков его скелета, составлял 170 см, то есть был значительно выше среднего по меркам Средневековья (Иван Грозный с его 179-сантиметровым ростом считался почти гигантом). В связи с этим и прочие черты Андреевой внешности, приведенные Татищевым, в том числе «великие очи», вызывают обоснованное недоверие.