Джугафилия и советский статистический эпос - Дмитрий Орешкин

Наверно, стоит еще раз подчеркнуть, что речь не о прямых потерях в военном смысле слова, когда люди реально существовали и вдруг перестали существовать — от голода, болезней, стрельбы, репрессий, эмиграции и пр., а именно о недоборе, включая катастрофическое снижение рождаемости, аборты, сверх нормативное падение числа потенциальных родителей и т. п. Прямые физические потери были в разы меньше — если речь об эпохе коллективизации/ин-дустриализации, то скорее порядка 8-12 млн человек. А недобор, или дефицит, в целом — это сограждане, которые при нормальных условиях того времени обязаны были бы появиться на свет и жить в СССР. Однако не появились и не жили. Прошли мимо объективной реальности загробной тенью. Не реализовались.

Частный случай Лоримера — Волкова

Чтобы избежать соблазнов алармизма, наши расчеты не только упрощены и округлены, но и построены на основе скорее заниженных, чем завышенных оценок потерь. Тем не менее результаты близки к выводам квалифицированных демографов. В классической работе Фрэнка Лоримера, выполненной по заказу Лиги Наций[131], оценка демографического недобора на территории СССР за 1914–1926 гг., рассчитанная на основе дореволюционных данных и переписи 1926 г. тремя разными методами (заметно дотошней, чем у нас), дает величину 26,9 млн человек (первый метод) или от 28 млн до 29,6 млн (второй и третий методы). Лоример в значительной степени опирался на данные Е.З. Волкова, но дополнил их своими расчетами, основанными на аккуратном сравнении темпов смертности и рождаемости. Получилось довольно близко. Его главный вывод: дефицит (недобор) населения, связанный с Первой мировой войной, революцией и последующими событиями до 1926 г., был не меньше 25 млн и не больше 30 млн человек.

Евгений Волков, сравнивая актуальные данные о численности населения с демографическим ожиданием, приходит к выводу, что если бы не было «ни империалистической войны, ни гражданской войны (про революцию вместе с ее эксцессами и голодом он, как советский человек, мудро умалчивает. — Д.О), то на 1 января 1930 мы получим по всему населению 188 млн душ вместо фактических 157,8 млн… Такова “цена” того кровопускания, которое было вызвано этими войнами и соответствующими им процессами вымирания обычного населения СССР. Эта “цена” выражается в безвозвратных физических потерях населения СССР за период с 1 января 1914 г. по 1 января 1930 г. по всему населению в 30,2 млн душ, из коих на сельское падает 27,4 млн душ и на городское — 2,8 млн душ»[132].

Информационный вакуум, призванный укрыть провалы большевистской демографии, понемногу заполняется. В основном, к сожалению, за счет усилий зарубежных экспертов: там статистика по-прежнему рассматривается как инструмент познания действительности, а не как орудие пропаганды. Но, так или иначе, процесс необратим. Другое дело, что у нас в стране изувеченные джуга-филией очи не хотят его видеть, но тут уж ничего не попишешь. Конкретным результатом становится четко выраженное расслоение ментальной картины: эксперты в своем изолированном катакомбном мирке решают важные проблемы точности счета, сопоставления источников и внесения аккуратных поправок. Их волнуют вторые знаки после запятой, двойной учет столыпинских переселенцев (на новом и старом месте жительства) и т. п. Меж тем вокруг бушует ярмарка мифологизированной «народной демографии», которая жонглирует десятками миллионов человек, глотает шпаги, изрыгает огонь и с помощью чревовещателей рисует великолепные графики роста, игнорируя такие пустяки, как прибавка или утрата 20–25 млн «демографического трофея», различие территориальных контуров учета и пр.

Нас больше волнует именно вторая, ярмарочная стихия — именно в ней существует большинство населения. Она густо населена блаженными, предсказателями судьбы и карманниками — а как иначе после растянутого на три поколения истребления нормальной экспертизы. Но встречаются и серьезные источники. Последним по времени стала переведенная на русский в 2013 г. сводка А. Маркевича и М. Харрисона[133]. После коррекции данных с учетом двойного учета, изменения границ и миграции их цифры открывают ранее незаметные особенности революционной эпохи:

1) на 1 января 1914 г. численность населения в контуре, ограниченном границами СССР до начала Второй мировой войны, составляла не 139,9 млн, как у Волкова, а 136,4 млн (округляем с точностью первого знака после запятой);

2) начиная с 1915 г. (разгар Первой мировой войны) общая численность населения империи сокращается, но при этом внутри будущего «советского контура 1939 г.» она, наоборот, растет. Люди из зоны боевых действий у западных границ бегут во внутренние районы, увеличивая их людность;

3) в результате на 1 января 1918 г. (начало советской демографической эпопеи) внутри «советского контура 1939 г.» получается 144,6 млн человек вместо 140,9 млн у Волкова, который миграционный прирост в своей таблице не учитывал;

4) после этого идет революционное сползание до минимума, зафиксированного 1 января 1922 г.: 137,7 млн. На этом уровне численность населения замирает на год: 1 января 1923 г. авторы фиксируют 137,8 млн. Итого за пять первых послереволюционных лет произошло физическое уменьшение народа примерно на 7 млн человек;

5) с 1923 г. (дал о себе знать НЭП) начинается быстрый восстановительный рост и длится до 1929 г. Сначала около 2,5 млн/год, к концу интервала уже 3 млн/год. На 1 января 1929 г. общая исправленная численность населения получается 154,7 млн;

6) ограничив самый тяжкий период войн и революций десятилетием с декабря 1914 по декабрь 1923 г., авторы для контура «СССР-1939» констатируют 52,2 млн рождений, 50,0 млн смертей, приток 1,7 млн мигрантов и в сумме, следовательно, 3,8 млн чистого прироста за 10 лет;

7) при этом избыточная смертность, связанная с мировой войной, революцией, голодом и Гражданской войной составила чуть более 13 млн человек. Из них чисто военные потери на фронте до 1918 г. — 1,7 млн, а потери в ходе революции, последующего голода и Гражданской войны — 11,4 млн.

Парадокс для одномерного советского мышления заключается в том, что на фоне поистине чудовищных суммарных потерь население за 10 грозовых лет все-таки выросло: на 2,1 млн за счет превышения числа родившихся над числом умерших и еще на 1,7 млн за счет чистой миграции (беженцы, переселенцы и осевшие в России пленные). Другое дело, что, не будь германской войны и (в гораздо более существенной степени) революции, суммарный прирост к концу 1923 г. был бы на 13 млн больше…

Полученные Маркевичем и Харрисоном цифры не стоит считать окончательной оценкой потерь. Хотя бы потому, что по их данным получается, что при благоприятном стечении обстоятельств (без вызванной мировой войной и революцией избыточной смертности) население за эти 10 увеличилось бы на 15–17 млн. То есть порядка 1,5–1,7 млн в год. В то время как до 1914 г. и сразу после 1923 г. оно в тех же условных границах устойчиво прирастало более чем на 2,5 млн в год. С чего бы вдруг такой провал между этими датами? Понятно, дело не только в скачке избыточной смертности (ее оценка у авторов близка к данным других специалистов, в том числе советских), но еще и в катастрофическом падении рождаемости.