Исчезновение Стефани Мейлер - Жоэль Диккер

– Значит, Тенненбаум проехал по Саттон-стрит и вернулся в Большой театр. Именно так, как мы предполагали, – сказал Дерек.

– Но почему Харви нам ничего не сказал? Это свидетельство позволило бы нам задержать Тенненбаума гораздо раньше. Может, Харви хотел, чтобы тот выпутался?

Внезапно в дверях магазина появился Марти Коннорс и устремился к нам:

– Как хорошо, что вы еще здесь. Я тут вспомнил одну вещь: я тогда рассказывал про фургон еще одному человеку.

– Какому человеку? – спросил Дерек.

– Забыл, как его звали. Помню только, что он был не местный. После убийства он целый год регулярно появлялся в Орфеа. Говорил, что ведет собственное расследование.

Среда, 16 июля 2014 года

10 дней до открытия фестиваля

Первая полоса “Орфеа кроникл”:

Мы с Анной и Дереком приехали в Большой театр прямо к началу третьего дня прослушивания. В зале еще никого не было, только Харви стоял на сцене. Увидев нас, он закричал:

– Вы не имеете права здесь находиться!

Не удостоив его ответом, я кинулся к нему и схватил за шиворот:

– Что вы от нас скрываете, Харви?

Я выволок его за кулисы, подальше от посторонних глаз.

– Вы уже тогда знали, что именно фургон Тенненбаума стоял у дома Гордонов. Но сознательно не дали хода свидетельству заправщика. Что вам известно об этом деле?

– Я ничего не скажу! – завопил Харви. – Как ты смеешь так надо мной издеваться, макака говноедская?

Я вытащил револьвер и упер ствол ему в живот.

– Джесси, ты что делаешь? – заволновалась Анна.

– Спокойно, Леонберг, – стал торговаться Харви. – Что ты хочешь знать? Разрешаю тебе задать один вопрос.

– Я хочу знать, что такое “Черная ночь”.

– “Черная ночь” – это моя пьеса, – ответил Харви. – Ты совсем дурак?

– “Черная ночь” 1994 года, – уточнил я. – Что значит эта долбаная “Черная ночь”?

– В 1994 году это тоже была моя пьеса. Ну, не та же самая пьеса. Мне из-за этого кретина Гордона пришлось все переписывать. Но название я сохранил, оно мне очень нравится. “Черная ночь”. Броско, правда?

– Не держите нас за идиотов, – взбесился я. – С этой “Черной ночью” были связаны определенные события, и вы как бывший шеф полиции прекрасно это знаете: по всему городу появлялись загадочные надписи, потом случился пожар в будущем кафе “Афина” и этот обратный отсчет, закончившийся смертью Гордона.

– Да ты совсем тупой, Леонберг! – вне себя воскликнул Харви. – Это же был я! Это был способ привлечь к пьесе внимание! Начиная все эти инсценировки, я был уверен, что мою “Черную ночь” сыграют на открытии фестиваля. Я думал, что если люди свяжут эти загадочные надписи с афишей пьесы, интерес к ней вырастет в десятки раз.

– Это вы подожгли здание будущего кафе “Афина”? – спросил Дерек.

– Нет, конечно, ничего я не поджигал! Меня вызвали на пожар, я там оставался полночи, пока пожарные не потушили огонь. Улучил минуту, когда всем было не до меня, зашел на пожарище и написал на стенах “Черная ночь”. Раз уж подфартило! Пожарные на рассвете увидели, поднялся шум. А обратный отсчет относился не к смерти Гордона, а к дате открытия фестиваля, лох ты недоделанный! Я был совершенно уверен, что пьеса будет стоять на афише первой и что 30 июля 1994 года ознаменуется пришествием “Черной ночи”, сенсационной пьесы великого маэстро Кирка Харви.

– То есть это все было лишь дурацкой рекламной кампанией?

– “Дурацкой”, “дурацкой”, – обиделся Харви, – не такой уж дурацкой, Леонберг, если двадцать лет прошло, а ты до сих пор ее вспоминаешь!

В этот момент из зала донесся шум. Начали собираться кандидаты. Я отпустил Харви.

– Ты нас здесь не видел, Кирк, – предупредил Дерек. – Иначе будешь иметь дело с нами.

Харви не ответил. Поправил рубашку и вернулся на сцену, а мы незаметно выскользнули через запасной выход.

В зале стартовал третий день прослушивания. Первым на сцену вышел не кто иной, как Сэмюел Пейделин, решивший заклясть призраки прошлого и отдать дань памяти убитой жене. Харви немедленно его взял, сославшись на то, что ему его жалко:

– О, бедный мой друг! Если б ты только знал! Я подбирал твою жену с тротуара, ее так изрешетили… Там дырочка, тут дырочка!

– Знаю, я там тоже был, – ответил Сэмюел Пейделин.

Потом, к изумлению Харви, на сцену поднялась Шарлотта Браун. Он был растроган. Он так давно представлял себе эту минуту. Хотел обойтись с ней жестко, унизить ее перед всеми, как она унизила его, когда предпочла ему Брауна. Хотел сказать, что она недостойна роли в его пьесе, но не смог. Одного взгляда было достаточно, чтобы ощутить исходящий от нее магнетизм. Она была прирожденной актрисой.

– Ты совсем не изменилась, – только и произнес он.

– Спасибо, Кирк. Ты тоже, – улыбнулась она.

Он пожал плечами:

– Пффф! Я теперь полоумный старик. Тебе хочется снова выйти на подмостки?

– Кажется, да.

– Ты принята, – просто сказал он. И записал ее имя.

* * *

Тот факт, что Кирк Харви раздул всю эту историю с “Черной ночью” на ровном месте, только укрепил нас во мнении, что он полоумный. Пускай сыграет свою пьесу, выставит себя на посмешище, а заодно и Брауна.

Браун нас очень занимал. Почему Стефани прилепила у себя на складе фото, где он произносит речь на открытии фестиваля 1994 года?

Сидя в кабинете Анны, мы еще раз пересмотрели этот фрагмент видеозаписи. Речь у Брауна была неинтересная. Что там могло быть еще? Дерек предложил отправить кассету на экспертизу, пусть попытаются изучить этот эпизод. Потом он встал и оглядел магнитную доску. Стер с нее надпись “Черная ночь”: тайна раскрыта, никакого интереса для расследования она не представляет.

– Подумать только, это всего лишь название пьесы, которую хотел показать Харви, – вздохнула Анна. – А мы-то гипотез нагромоздили!

– Иногда ответ лежит прямо перед глазами, – произнес Дерек, повторив пророческую фразу Стефани, не выходившую у нас троих из головы.

Он вдруг задумался.

– Ты чего? – спросил я.

Он повернулся к Анне: