Большевики. Причины и последствия переворота 1917 года - Адам Б. Улам

Перед лицом жестоких реалий политической жизни Ленин продемонстрировал удивительную гибкость и приспособляемость. Он фактически возглавил руководство газетой «Новая жизнь», легальной газетой большевиков. Своей популярностью газета в значительной степени была обязана литературному таланту Максима Горького, большого друга большевиков, кроме того оказывавшего им большую материальную помощь. На тот момент Горький находился в зените славы и считался лучшим пролетарским писателем. По собственной инициативе он привлекал к работе таких звезд с литературного небосклона, как Бальмонт, Леонид Андреев и Евгений Чириков. Официально издателем газеты была «друг» Горького, знаменитая актриса Мария Андреева. Ленин общался с непривычным кругом людей. Это были эстеты и представители богемы, тот сорт людей, который его преемники будут критиковать за «литературные инновации» и «беспочвенный космополитизм». Но Ленин был с ними в дружеских отношениях и вел себя с ними тактично. К Горькому, который при всем своем радикализме водил дружбу с миллионерами и великими князьями, Ленин навсегда сохранил нежные чувства, пережившие политические разногласия. Горький был связующим звеном между Лениным и обществом; он из собственного кармана и из карманов сочувствующих большевикам капиталистов оказывал материальную помощь революции.[149]

10 ноября в газете «Новая жизнь» публикуется статья Ленина «О реорганизации партии». По достоинству оценив ситуацию, он становится горячим защитником внутрипартийного единства, с растущей сердечностью отзывается о меньшевиках и Совете рабочих депутатов. Вдруг неожиданно для всех Ленин стал сторонником «стихийности», предложил активнее вовлекать в ряды партии новых членов прежде всего из числа рабочих. От имени партийного аппарата и старых эмигрантских лидеров он выражал готовность учиться у рядовых пролетариев. Чем, кроме книжных теорий, могут помочь революции лидеры? Массы несут жизнь.

Нет причины не верить в искренность этих слов или приписывать их отчаянной попытке сохранить влияние большевиков. Ленин учил, что в новых революционных условиях нельзя работать по-старому, следует забыть прежние теории и планы. С самого начала меньшевики хотели объединиться и возглавить руководство Советами. Большевики тянули с решением. Пришло время признать ошибку.

В этом не было никакой уступки. Ленин говорил об объединении социал-демократической партии, но не собирался отдавать ядро организации.

Большая часть меньшевиков устала от конспиративных методов работы. Большевики должны были признать, что это не признак малодушия или пораженческих настроений. Меньшевики стремились вступить в открытую борьбу с режимом. Им, по их собственным словам, надоело «проклятое нелегальное существование» по фальшивым паспортам, тайные сборища и тому подобное. Или вооруженное восстание, или, если режим действительно предоставит политическую свободу, открытая борьба в качестве парламентской группы. Этот Ленин не предпринимает никаких действий. Конспирация превратилась у него в навязчивую идею. Он только и делает, что меняет конспиративные квартиры, опасаясь, что полиция обнаружит его след. В ноябре и декабре такие предосторожности были абсолютно ни к чему. Полиция была прекрасно осведомлена о его перемещениях. Правительство, объявив об амнистии, тоже вряд ли будет арестовывать руководителей Совета. Но начать жить открыто, под своим именем, с женой было бы с его стороны уступкой буржуазным привычкам. Отсюда эта бесконечная, истеричная и бесполезная смена адресов.

Такому человеку, как Ленин, казалось немыслимым отказаться от нелегальных методов. Конспирация была страстью, она составляла часть его натуры. Именно поэтому Ленин, наряду с созданием единой легальной марксистской партии, категорически требовал сохранить конспиративную сеть.

И все-таки интересно, что бы произошло, если бы после революции в России установился конституционно-парламентский режим. Конспиративные методы работы отошли бы в прошлое. Превратился бы Ленин в послушного парламентского лидера? При всей страстности и одержимости Владимир Ильич был весьма практичным человеком.

События избавили его от мучительного выбора. Судьба революции в основном была связана с Петербургским Советом, и в декабре стало ясно, что большинство надежд, которые возлагались на Совет, не оправдаются. Совет, по сути, не мог стать революционным правительством, как не мог стать и координирующим центром всероссийского восстания. Эта нестабильная группа насчитывала несколько сотен человек, в основном неискушенных в политике и не имеющих общего мнения. Под вдохновенным руководством Троцкого Совет объявил, что ни одно издание не выйдет из печати до тех пор, пока существует правительственная цензура. В течение нескольких недель, впервые в истории, в России существовала, по словам Троцкого, «свобода печати по американскому образцу».[150]

Консервативные редакторы сожалели о том, что их насильно лишили возможности пропускать газеты через царскую цензуру. Но к этому времени рабочие массы, от которых зависела судьба Советов, устали от борьбы. Всеобщая забастовка была приостановлена. Совет, чтобы сохранить доверие рабочих, установил восьмичасовой рабочий день. На этот раз капиталисты, многие из которых продолжали платить заработную плату забастовщикам, взяли на себя смелость подвергнуть рабочих локауту. Советы в очередной раз призвали к всеобщей забастовке, но они явно теряли влияние. Витте, в ярости от наличия в России двух правительств, его и Совета, выжидал подходящего момента для принятия контрмер. Теперь, ободренный растущей апатией рабочих и отсутствием реакции со стороны армии на революционные призывы, он арестовал председателя Совета и, увидев, что его действия не вызвали никаких серьезных последствий, вслед за ним отправил весь Совет – сто девяносто его членов, включая Троцкого, оказались надежно изолированы.

Революция проиграла первое главное сражение, но еще была далеко не закончена. Во многих провинциальных городах царил полнейший хаос, или, все зависит от точки зрения, ситуация там была более обнадеживающая, чем в Петербурге. В некоторых городах местные власти полностью передали свои полномочия Советам. По крайней мере, в одном случае губернатор выдал оружие революционной организации, умоляя не допустить мародерства и хулиганских действий. Правительственные чиновники могли пользоваться железнодорожным сообщением только при наличии разрешения, выданного забастовочным комитетом железнодорожников. Несколько населенных пунктов превратились в независимые «республики», с властью Советов и рабочей милицией, патрулировавшей улицы. Ни одна подробность этой фантастической ситуации не вызвала большего раздражения правительства, чем известие, что во время революционной демонстрации генерал-губернатор Москвы, выйдя на балкон и увидев внизу демонстрантов с красным флагом, снял шляпу.[151]