Ужас на поле для гольфа - Сибери Куинн

– Троубридж, друг мой, поедемте со мной. Посмотрим на дичь, которую мы поймали в нашу ловушку. Чтоб я умер, но эта мадам Пеннемэн – умнейшая женщина!

Не отвечая на вопросы, он затолкнул меня в пальто и шляпу и быстро потащил к машине, торопя все больше и больше, когда мы ехали к дому Пеннемэнов.

Не желая стучать, он распахнул переднюю дверь и поспешил вверх по лестнице, безошибочно свернув в верхний зал и открыв первую дверь справа.

Перед нами предстала удивительная сцена. Комната оказалась со вкусом меблированной спальней, отделанной красным деревом, с хорошо подобранными коврами и затененными лампами, придающими ей атмосферу интимности, которая так подходит таким апартаментам. У стены, напротив туалетного столика, стояли две односпальные кровати, на ближайшей – лежало одетое в пижаму тело молодого человека, которого мы видели у парка несколько дней тому назад. Очевидно, он спал, и, так же очевидно, его сон был тревожным, потому что он метался и беспокойно стонал, вертя головой из стороны в сторону на подушке, и один или два раза пытался приподняться.

В нише между окнами, рядом с телефонным столиком, присела миссис Пеннемэн, одетая в неглиже светло-лилового шелка; ее испуганные глаза глядели то на спящего мужа, то – на что-то, что находилось в центре комнаты.

Я проследил за ее взглядом, когда он перешел с мужчины на кровати, и в изумлении выдохнул, потом удивленно перевел глаза и снова выдохнул. На ковре лежал круг из листьев падуба, размером около шести футов в диаметре; внутри него, наполовину туманное, как призрак, но явно видимое, – съеженное тело мадам Найры, пророчицы под вуалью. Она была одета так, как мы ее впервые увидели, в прозрачной цельнокройной одежде полуночного синего шелка, инкрустированной крошечными яркими металлическими пластинами, а на голове – корона египетских царей. Но вуаль исчезла с ее лица, и если когда-либо я видел отвратительную, бесчеловечную ненависть к человеческому облику, то она отражалась в прекрасных чертах гадалки. Ее зеленые глаза уже не казались узкими – они были огромными, и в них горела ярость; ее красный рот был квадратным, как гримасничающая древнегреческая трагическая маска или те отвратительные резные головы, что делают выходцы с Фиджи. Сейчас она то протягивала руки, длинные, стройные, с красными ногтями, то била себя в грудь сжатыми кулаками. Потом она открыла яркие губы и издала урчание, подобно взбешенной кошке, и прошипела свистящим пронзительным звуком, как будто она и впрямь была кошкой, а не человеком.

– Très bien, мадам, – де Гранден поклонился миссис Пеннемэн, – я вижу, вы поймали мародера.

Он бесцеремонно повернулся к женщине, шипящей от ярости внутри круга из листьев падуба.

– Помню, вы предупредили меня, что я не смогу применить силу – мою слабую силу – против того, кто обладает силой от богини Бубастис? – спросил он насмешливо. – У вас есть еще несколько предупреждений для меня, n’est-ce-pas, мадам?

– Отпусти меня! Отпусти меня! – умоляла она, протягивая ему руки.

– Ах, что это? Вы изгоняете меня? – ответил он в издевательском недоумении. – Разве вы не собирались лишить меня этой бесполезной жизни, если бы я продолжал поддерживать дело жены, которую отстранили? Eh bien, мадам Кошка, вы сегодня мурлычете другую мелодию.

– Бенджамин, Бенджамин, – закричала запертая женщина. – Помоги мне, мой муж, мой возлюбленный! Послушай, я тебя заклинаю, я умоляю о помощи!

Мужчина на кровати беспокойно вздохнул и застонал во сне, но не проснулся и не поднялся.

– Боюсь, что моя маленькая наука превзошла вас, мадам Кошка, – прервал ее де Гранден. – Ваш муж-любовник связан заклинанием, которое я вызвал из бутылки, и не вся ваша магия может его преодолеть. Не обращайтесь к нему. А я, Жюль де Гранден, здесь!

С этими словами плащ сарказма упал с него, и он обратился к ней с видом, столь же диким и непримиримым, как и ее собственный.

– Ты… ты приходила в дома честных женщин и забирала их мужей! – он почти шипел на нее. – Ты запустила свою нечистую магию между мужчиной и будущей матерью ребенка! Ты – mordieu – украла шляпу и пальто Жюля де Грандена! Не смотри на меня. Я буду держать тебя здесь до петухов, а потом… – Он высоко поднял плечи.

– Нет, нет, только не это! – умоляла она, и ее голос спустился от воплей до хныканья. – Смотри, я отдаю его кольцо. Я выпущу его из моих чар – только отпусти меня! отпусти меня!

– Я ничего не обещаю таким, как ты, – ответил он, но самодовольное мерцание в голубых глазах, и проверенный жест правой руки, когда он поднялся, чтобы приласкать вощеные пшеничные усы, изменили ему.

Женщина удвоила свои просьбы. Она опустилась на колени и прижала лоб к полу.

– Учитель! – воскликнула она. – Я твоя раба, твое завоевание. Ты выиграл. Окажи мне милость, и – клянусь головой Басты, моей матери, – я никогда больше не стану беспокоить этого мужчину и эту женщину!

– Tiens, – на этот раз его рука не отказала – он поднял ее автоматически к своим усам и яростно дернул за навощенный кончик. – Теперь отдай кольцо и успокойся. И проследи, чтобы нам отправили шляпы и пальто, которые ты так опрометчиво украла у нас.

Она бросила тяжелый золотой перстень через проем изгороди из падуба, де Гранден наклонился вперед, доставая безделушку, и отодвинул одну из зеленых веточек ногой.

Раздался шум, как из кипящего чайника; женщина на полу, казалось, внезапно вытянулась в струйку и исчезла, как дымка под освежающим ветром.

– Вот, мадам, – де Гранден галантно поклонился по французской моде от пояса, протягивая печатку миссис Пеннемэн. – Наденьте это на палец вашему мужу и предложите ему быть более осторожным в будущем. Он проснется и не вспомнит о рабстве, в которое попал. Не обвиняйте его. Он был завлечен в рабство столь древнее и столь злобное, с тех пор, когда время еще было молодым.

Миссис Пеннемэн склонилась над мужем и надела золотое кольцо на мизинец его левой руки, затем наклонилась ниже и поцеловала его в губы.

– Мой мальчик, мой бедный, милый мальчик, – пробормотала она так же мягко, как мать могла напевать над своим младенцем.

– Разве он не замечательный? – спросила она де Грандена.

– Несомненно, мадам, – быстро согласился француз. – Разве у него не было редкого мнения обратиться к вам за помощью? Но я, полагаю, тоже немного замечателен. – Он подкрутил сначала один, потом другой кончик усов, пока они не растопырились вокруг его губ, как усы воинственного кота.

– Конечно, вы… вы милый! – с энтузиазмом согласилась она, и прежде чем он осознал ее намерение, положила руки ему на плечи и поцеловала его сначала в одну щеку, в другую, и, наконец, в губы.

– Pardieu, друг мой Троубридж, я думаю, настало время оставить этих воссоединенных любовников вместе! – воскликнул он, его маленькие глаза мерцали, как солнечный свет, отраженный в проточной воде. – Пойдемте, друг мой, пойдемте. Allez-vous-en! Bonne nuit[165], мадам!