Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны - Хаим Бермант

Ради родных он продолжал возвращаться домой по большим праздникам и в Йом-кипур осенью и Песах весной. Семейные чувства были последним, что связывало его с иудаизмом, но и они становились все более натянутыми. Он стал приезжать реже. Его сестра Лили переживала из-за его долгого отсутствия. Хотя он ценил ее заботливость и веру в него, но писал, что «нам с ней суждено провести всю жизнь порознь, ведь она добивается сектантских целей, которые я ненавижу». Она укрепляла барьеры, которые он хотел снести.

Религия была не единственным источником конфликтов. Вопросы вызывала и его карьера. В Кембридже он выбрал курс естественных наук и не представлял себе, чем будет заниматься по окончании университета. «Если б я был рожден обладать сокровищами, – писал он, – думаю, в идеале я хотел бы владеть землей, управлять ею, самому возделывать и представлять округу в парламенте». Но, невзирая на наличие или отсутствие богатств, он таки решил заняться парламентской карьерой.

С точки зрения старика Монтегю, парламент был побочным занятием для человека, у которого есть и другие, важные обязанности. У мужчины должна быть настоящая карьера, и он уговаривал сына пойти в медицину, к которой у того не было ни интереса, ни способностей. В конце концов они достигли компромисса: Эдвин согласился выучиться на юриста, окончив свой естественно-научный курс, а отец продолжил тем временем оплачивать его расходы. Вернувшись из Кембриджа, он получил ежегодное содержание в 500 фунтов, в те дни значительную сумму, но юноша находил ее недостаточной и горько жаловался: «Ах, дорогая матушка, вы понятия не имеете, как мне горько живется. Вы и мои братья и сестры всегда имели возможность жить в своем доме, ни в чем не нуждаясь. Я же так ужасно одинок, неделю за неделей не вижу ни друзей, ни родных и не разговариваю ни о чем, кроме политики. Работа меня бесконечно удовлетворяет, и мне нравится моя жизнь, но мне так ужасно, так безумно одиноко, а проблемы с деньгами доводят меня до исступления».

Эдвин был склонен чересчур предаваться жалости к себе: семейный дом в Кенсингтон-Пэлис-Гарденс был открыт для него, как и для всех остальных родных, и, как бы ни упрашивали его мать и сестры, он предпочитал там не появляться. Да и свою отчужденность от семьи он не мог считать особой бедой, так как он всегда сохранял дистанцию по собственному желанию. Однако неверно было бы думать, что это типичное жалобное письмо из тех, которые сыновья на мели посылают богатым отцам. У него был неуравновешенный характер. То он на вершине мира, счастливый и ликующий, то через миг тонет в черной бездне отчаяния; и в такие моменты он обычно писал слезливые послания матери.

И вдруг он очутился в парламенте. Либералы выдвинули его своим кандидатом от Западного Кембриджшира, и ему предстояло делать первые шаги в округе, издавна прикормленном партией тори, но в 1906 году случился триумф либералов, и он, слегка недоумевая, обнаружил себя под сводчатым потолком Вестминстерского дворца, и член парламента Асквит, который стал канцлером казначейства, сразу же предложил ему место своего личного парламентского секретаря. Эдвину было всего двадцать семь, а он уже вступил на политическую лестницу.

Новые обязанности вовлекали его в новые расходы, и в то же время он позволил себе забросить учебу на юриста. Отец обвинял его в том, что он бесчестно нарушил обещание и избегает родных, но все же скрепя сердце увеличил его содержание. Мать тоже нерешительно напоминала сыну о его проступках, что часто повергало Эдвина в депрессию. Он писал ей, говорил, что слишком большой трус, чтобы все бросить и уехать из дома. Признавал, что они любят друг друга, но сетовал, что она по своему характеру просто не способна не придираться к нему в письмах и что отец, кого он любит и кем восхищается, кому он благодарен за все деньги, мог бы все-таки «подмазать колеса, проявив чуть больше доброты».

В 1908 году помолвка младшего брата Джеральда с Флоренс Кастелло, жизнерадостной дочерью состоятельного биржевика, привела его в еще большее уныние: «Вот Джеральд, партнер и сын моего отца, пользующийся доверием, богатый, здоровый и счастливо устроенный в жизни. А вот я, не имеющий доверия, часто осуждаемый и едва терпимый, бедный, несчастный, нездоровый и неустроенный».

Эдвин поддерживал близкое знакомство с леди Дороти Ховард, дочерью герцога Норфолка, и хотел бы жениться на ней, но, если бы он взял себе в жены нееврейку, отец отказался бы от него, а еврейской невесты пока что не предвиделось. Ее нужно было искать среди Родни, а родственники видели его редко.

В 1910 году Эдвина назначили парламентским заместителем министра по делам Индии. Это была одна из низших министерских должностей, но министр по делам Индии заседал в палате лордов, и таким образом Эдвин стал представителем министерства по делам Индии в палате общин.

У него был внушительный, чуть ли не устрашающий вид: крупноватая голова, смуглое, угрюмое лицо в оспинах и черные усы над большим ртом с чувственными, слегка кривящимися губами. Блестящий монокль в глазу придавал его взгляду впечатление свирепости, которое никак не вязалось с его характером.

«Обаяние этого человека заставляло позабыть о его внешней неказистости, – писал Дафф Купер[79]. – У него было крупное некрасивое тело, низкий бархатный голос и темные глаза, лучившиеся добротой».

Его речи были исполнены основательного здравого смысла, и при своей, может быть, излишней основательности они были лишены помпезности, и его первое выступление в качестве заместителя министра иностранных дел произвело хорошее впечатление. «Палата общин, важнейшее законодательное собрание мира, – замечал репортер, – проявила глубокий интерес к его речи. После нее мистер Монтегю занял свое место, доказав, что в этот день в английской политике появилась новая силы».

Осенью 1910 года пошли слухи, что Монтегю, которому тогда было 31 год, намерен обручиться с девятнадцатилетней кузиной. Его мать была в восторге от этой новости и не могла дождаться помолвки. Сын умолял ее потерпеть. «Я должен быть уверен и в ней, и в себе, прежде чем что-то предпринять. В конце концов ей следует хорошенько подумать, прежде чем соединить судьбу с таким старым сухарем, как я, даже если я хочу этого, а я и в этом не уверен». Тот факт, что теперь его отец был немощным стариком, которому жить осталось считаные месяцы, придавал вопросу помолвки некоторую срочность, но Эдвина нельзя было торопить, как, впрочем, и девушку. Она, как он и предполагал, действительно хорошенько подумала, и, когда он таки сделал ей предложение, отказала.

11 января Сэмюэл Монтегю, которого незадолго до этого возвели в пэры с титулом лорда Суэйтлинга, умер и оставил более 1 миллиона фунтов, которые следовало разделить между его детьми, «при условии, что к моменту моей смерти они будут исповедовать иудаизм и не свяжут свою судьбу с лицами, не исповедующими еврейскую религию».

Либеральная «Нейшн» раскритиковала условия завещания, приводя их в пример того, как мертвец с того света пытается управлять жизнью живых, но это наблюдение вызвало резкую отповедь со стороны Г.К. Честертона: «Многие англичане, и я один из их числа, всерьез считают, что международное и, как правило, тайное могущество великих еврейских домов представляет проблему и угрозу. Вас, однако, это не интересует. Вы позволяете евреям быть монополистами и кукловодами, разжигателями войн и штрейкбрехерами, покупать национальные почести и торговать национальной честью. Единственное, чего вы не позволяете евреям, так это быть евреями».