Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны - Хаим Бермант

«Предмет публикации, которую вы столь любезно прислали мне, – писал он, – крайне интересен. Постороннему человеку нелегко составить собственное мнение по этому вопросу или, может быть, неуместно высказывать его, если оно уже составлено. Однако я удивлен тем, как, оказывается, далеко зашли бедствия евреев. Само собой, я убежденный противник антисемитизма».

Если бы Гладстон отнесся к плану с большим энтузиазмом, нет никаких сомнений в том, что Монтегю взял бы свою жену, младших детей, прислугу, чемоданы и сундуки и двинулся бы в Землю обетованную. Но Гладстон не желал вмешиваться, Ротшильды были настроены прохладно или враждебно, и он отмахнулся от неуемной горячности Герцля и ограничился в своем сионизме молитвами.

В 1899 году Герцль основал Еврейский колонизационный фонд, предшественник Англо-палестинского банка, в качестве финансового отделения Всемирной сионистской организации с номинальным капиталом в 2 миллиона фунтов. Он понадеялся, что вскоре в нему активно присоединятся евреи-миллионеры, но в итоге даже «мелкие миллионеры», как он их называл, остались в стороне, и основной капитал собрали за счет небольших пожертвований простых людей.

Герцль слишком положился на воротил, причем опять-таки против собственных убеждений. «Я противник дома Ротшильдов», – сказал он как-то главному раввину Парижа, но постоянно обивал их пороги в Вене, в Париже, в Лондоне, где бы они ни водились, и почти без успеха, и даже самые мелкие из плутократов проявляли равнодушие, если не откровенную враждебность.

Антисемитизм набирал силу по всей Европе, и везде любое проявление еврейского национализма шло вразрез с претензией местных евреев на то, что они не евреи, а венгры, австрийцы, немцы, кто угодно еще. Чем сильнее свирепствовал антисемитизм, чем громче раздавались протесты, тем больше Герцль и его идеи вызывали опасений. В Англии антисемитизм был не так широко распространен и не так красноречив, поэтому евреям не было нужды уходить в оборону, но и здесь Герцль получил отповедь от Родни и даже от главного раввина Адлера, который отверг его планы, назвав их «никуда не годными». «У главного раввина слишком удобный пост, чтобы ему понравился мой проект», – написал Герцль, и это в действительности в двух словах объясняло позицию всей Родни.

По иронии судьбы, дальнейший ход событий заставил Родню вести долгую и бесславную борьбу с сионизмом и в конце концов проиграть. Они старались изо всех сил, но их позиция противоречила здравому смыслу. Как им было заявлять, что, будучи англичанами, они вынуждены противостоять сионизму, если даже Сесилы поддержали его. Дело, однако, в том, что Сесилы могли позволить себе поддерживать чужие требования, а Родня чувствовала, что пока еще не может. Их положение было еще не настолько прочным, как думал Герцль, не таким надежным, как им хотелось бы думать. И в самый критический момент их борьбы от них дезертировал один из самых одаренных сыновей – Герберт Луис Сэмюэл.

Со смертью Герцля задача по руководству движением сионизма легла на плечи Хаима Вейцмана.

Вейцман был одним из оппонентов Герцля. Он разделял его основополагающую цель, но не его доверие к власть имущим и международной дипломатии. Еврейское государство, он был убежден, не может появиться благодаря росчерку пера, и сожалел о безумных метаниях Герцля между государственными канцеляриями Европы, считая их тщетными. Он считал, что главное – это труд на земле Палестины. Халуцим[78] создавали реальность, дипломаты – химеры. Но и он тоже оказался в числе дипломатов, причем, может быть, самых действенных в еврейской истории. И как многое другое в истории, это произошло случайно.

Штаб-квартира Всемирной сионистской организации находилась в Берлине. В 1914 году, в начале войны, она перебралась на нейтральную территорию в Копенгаген, но в послевоенном урегулировании Британии играла ключевую роль, и таким образом Вейцман оказался у руля.

В 1906 году, еще работая в Манчестерском университете, он встретился с Артуром Бальфуром. Предполагалось, что это будет короткая встреча, но они проговорили долго. Для Бальфура она стала откровением – факты, идеи и прежде всего человек.

Когда сионизм уже не был туманной концепцией и кристаллизовался в активную силу, Родня во главе с Ротшильдами образовала против него мощный фронт, но планы сионистов едва не потерпели крах из-за позиции всего лишь одного человека. Он тоже был из Родни по рождению, но полностью плоть от их плоти. Он был сыном пэра, но не истинным аристократом. Он поднялся на высокий пост, но так и не стал частью истеблишмента и правящего класса. Его звали Эдвин Сэмюэл Монтегю.

Монтегю родился в 1879 году вторым сыном Сэмюэла Монтегю, одним из десятерых детей. В возрасте двенадцати лет его послали учиться в Клифтон, и, будучи сыном известного ортодоксального иудея, он, естественно, жил в интернате под руководством Полака – в Еврейском доме. Там он оказался среди родственников, но все равно чувствовал себя одиноким. Преподобный Полак вспоминал его как хрупкого, застенчивого, замкнутого мальчика. Монтегю же вспоминал Клифтон с содроганием, потому что, помимо традиционных ужасов английской публичной школы, ему приходилось переносить антисемитские придирки и насмешки. «Конечно, тебе это невдомек», – сказал он матери, но он был чувствительным ребенком с заметной склонностью к паранойе. Он замечал все.

Еще его терзали головные боли. Он слал домой душераздирающие письма. Писал, как мучительно болит голова и что от этого нет лекарства. По его словам, «горе» от того, что он «так плохо заканчивает семестр», просто «невыносимо». Он просил родителей прислать ему какой-нибудь утешительный ответ.

«Пожалуйста, не беспокойтесь и не переживайте из-за меня, – написал он через несколько месяцев, – но постарайтесь поскорее приехать и навестить меня».

Похоже, ни отец, ни мать тогда не нашли для него времени. В раннем детстве его тоску по привязанности удовлетворяла гувернантка Рози, немка. Ее имя последним слетело с его губ на смертном одре.

В конце концов родители забрали его из Клифтона и отправили на учебу в Сити, в дневную школу на набережной Темзы, где он был гораздо счастливее. В 1898 году он поступил в кембриджский Тринити-колледж.

Строгая ортодоксальность его отца в детстве была сущим проклятием для него. За религиозным воспитанием Эдвина строго следили, и, когда под руководством еврейского наставника он отправился в путешествие по миру, ему пришлось прибегнуть к всяческим ухищрениям, чтобы не трудиться в Шаббат и святые праздники и везде питаться кошерно.

Ко времени поступления в Кембридж он почувствовал, что с него хватит, о чем и написал домой. Старый Монтегю напомнил ему об обязательствах перед семьей и верой, но метафизические дебаты не были его сильной стороной, и сын ответил так: «Религия – личное дело индивида… По национальности я англичанин, и мои главные интересы в Англии, но я никогда не забуду, что я еврей и сын еврея и всегда буду „хорошим евреем“ согласно моим взглядам, только мое определение хорошего еврея отличается от твоего».