Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны - Хаим Бермант

Знакомство с Монтегю было чрезвычайно ценным, а вскоре Герцль свел еще одно – с военным комендантом Кардиффа полковником Альбертом Эдвардом У. Голдсмидом.

Голдсмид, высокий, краснолицый, усатый, громогласный, практически архетип индийского полковника, казалось, не тот человек, которого можно встретить в любом еврейском собрании, не говоря уж о движении за возвращение Святой земли сынам Израилевым, но по крайней мере он не стал отмахиваться от идеи Герцля, ругая ее фантастической, хотя бы потому, что фантастические события сыграли немалую роль в его собственной судьбе.

Голдсмид родился в Пуне в 1846 году в семье англо-индийского государственного служащего. Ему, как многим другим представителям его класса, было предназначено поступить на военную службу. Еще в молодости он узнал, что его родители – крещеные евреи и что оба они происходят от одного из самых старых и знаменитых ашкеназских кланов Европы – Голдсмидов. Его мать была правнучкой финансиста Бенджамина Голдсмида, покончившего с собой в 1808 году, чья вдова и семеро детей перешли в христианство. Его отец был внучатым племянником того же Бенджамина.

Голдсмид, к ужасу родителей, решил вернуться в лоно иудаизма. Его невеста Айда Хендрикс по случайности тоже оказалась еврейкой и с энтузиазмом решила последовать его примеру. Его родители противились и этому браку, и совместному плану молодых, так что пара бежала в Шотландию и там поженилась, проведя гражданскую церемонию. Потом Айда прошла наставление в иудаизме, и в 1879 году они заключили брак в синагоге.

«Я иудей, – с гордостью сказал Голдсмид Герцлю. – Это не ухудшило моего положения в Англии. Мои дети Рейчел и Кармел получили строгое религиозное воспитание и выучили иврит еще в раннем возрасте».

С 1892–1893 годов Голдсмид надзирал за аргентинскими колониями Хирша, и его тамошний опыт убедил его, что у евреев не может быть иного настоящего национального дома, кроме Палестины. В этом человеке Герцль увидел фактически самого себя – смелого провидца, готового действовать. «С Голдсмидом, – записал он, – я вдруг оказался в другом мире».

В длинном письме Герцль уговаривал его «поступить на службу в Турции – как Вудз, Кампхофенер, фон дер Гольц и другие иностранные офицеры. В этом случае вы сможете управлять Палестиной от имени султана. А после расчленения Турции Палестина перейдет к нам или нашим сыновьям как независимая страна».

У Герцля было полным-полно таких идей, даже слишком, так что у его единомышленников они вызывали беспокойство, но что привело к разрыву между ним и полковником Голдсмидом, так это его оппозиция политика «Ховевей Цион», которую Герцль называл «просачиванием», и твердое намерение обойти организацию и созвать сионистский конгресс. Голдсмид был ведущей фигурой в «Ховевей Цион», как и его родственник Элим д’Авигдор. Более того, «Ховевей Цион» пользовалась поддержкой Эдмона де Ротшильда, которой не было и не могло быть у Герцля.

В апреле 1879 года Голдсмид написал Герцлю, уговаривая его не созывать свой конгресс, так как это погубит «Ховевей Цион», но это лишь еще сильнее заставило Герцля проявить упорство. Когда первый конгресс сионистов, который, можно сказать, заложил основы еврейского государства, открылся в Базеле 29 августа, отсутствие на нем Голдсмида не прошло незамеченным. В качестве компенсации Герцлю удалось заручиться поддержкой сэра Фрэнсиса Монтефиоре, баронета, внучатого племянника сэра Мозеса Монтефиоре, барристера по профессии, закоренелого консерватора в политике, высокого шерифа Кента и Сассекса, председателя совета старейшин сефардской общины.

Сэра Фрэнсиса можно было бы в буквальном смысле слова назвать украшением сионистского движения. Высокий, элегантный, безукоризненно одетый, с цветком в петлице, белых лайковых перчатках, он выделялся среди массы делегатов, как подсолнух на поле турнепса. В 1900 году он стал почетным президентом Сионистской федерации. Это был приятный, но бездарный человек, плохой оратор, однако полезный для Герцля благодаря как его фамилии – сэр Мозес уже больше десяти лет как лежал в могиле, но имя Монтефиоре все еще находило отзвук в сердцах большинства евреев, – так и его контактам в консервативной партии.

Герцль всегда мечтал договориться с султаном и получить санкцию на еврейское поселение в Палестине в обмен на заем. Но после нескольких визитов в Константинополь он пришел к выводу, что из переговоров с Турцией ничего не выйдет. Султан, считал он, «несчастный пленник» «одиозной камарильи воров и негодяев», и нет никаких гарантий, что какое бы то ни было соглашение будет выполнено. В 1902 году появилась перспектива сделки с британским правительством.

На рубеже веков притеснения евреев в России и Румынии вызвали новую волну еврейских беженцев в Британию – сверх того потока, который нахлынул в 1880-х годах. Консервативная администрация во главе с Артуром Бальфуром была вынуждена учредить специальную комиссию, чтобы решить проблему иностранной иммиграции. В комиссию под началом лорда Джеймса Херефорда вошел также лорд Ротшильд (Нэтти), и в июне 1902 года Герцля пригласили выступить перед ней. У Ротшильда были свои опасения насчет того, что тот может сказать, и он пригласил Герцля на предварительную встречу в Нью-Корте.

«Семь лет понадобилось мне, чтобы сказать Ротшильду то, что я скажу ему завтра», – написал тот в дневнике.

Герцль приехал ровно в час, и его проводили к «господу банковских воинств… Привлекательного вида пожилой господин, английский еврей. Он красив, с большими еврейскими глазами, и очень тугоух. Если б я записал всю чепуху, которую он выкладывал крайне самоуверенно, получилось бы нечто вроде скороговорки циркового канатоходца».

Ротшильд поведал ему, что сам он не сионист, а англичанин и собирается им и остаться, в чем Герцль нисколько не сомневался. Потом он хотел дать Герцлю указания о том, что ему следует говорить перед комиссией. Герцль, который с трудом переносил чьи-либо указания, пусть даже Ротшильда, с некоторой горячностью перебил его:

– Я скажу комиссии то, что сочту нужным… Я просто скажу им, в какой чудовищной нищете живет большинство европейских евреев и что им остается либо выбираться оттуда, либо умереть.

У Ротшильда вытянулось лицо.

– Я не хочу, чтобы вы говорили это перед комиссией, – сказал он. – Это вызовет законодательные ограничения.

Но Герцль был уже не в том настроении, чтобы отступать.

– Разумеется, я это скажу. Наверняка. Можете на это рассчитывать. – Он повысил голос. – Еврейская филантропия, – воскликнул он, – превратилась в машину подавления криков отчаяния!

Позднее Герцль встретился с Альфредом, который долго разглагольствовал о том, какие высокие почести получил от австрийского и прусского правительств, а потом перешел к вопросу еврейской колонии, которую считал неплохой идеей.

– Но почему в Палестине? – спросил он. – Палестина – это так по-еврейски.

«И как же, – спрашивал Герцль самого себя, – договариваться с таким набором болванов?»

Но это суждение, конечно, как понял и он сам, было слишком резким в отношении Нэтти, первого лорда Ротшильда, в котором прагматика и здравый смысл доходили до уровня гениальности. Герцль произвел впечатление на Нэтти и своей целеустремленностью, и откровенностью, которая редко встречалась у тех, кто приходил в Нью-Корт. И в ходе дальнейших встреч они обнаружили, что их мысли не так уж расходятся.