Двое - Адель Паркс

из постели и постучала в двери комнат мальчиков, приготовила всем завтрак, приняла душ, поехала на работу на метро. Я делала все то же самое, что и раньше, словно ничего не изменилось. Я не чувствовала себя виноватой. Было бы легко сказать, что мне хотелось бы чувствовать вину, потому что тогда я, может быть, остановилась бы. Это было бы более нормально. Ожидаемо. Но я не думаю, что хотела бы этого. Даже сейчас.

– Даже при учете, что тебя приковали из-за этого к батарее?

Я делаю глоток вина. Я не считаю, что я на это напросилась. Я не думаю, что реакция была обоснованной или соизмеримой, но я почти понимаю ее. Кажется, понимаю.

– Когда я говорила, он слушал, – пожимаю плечами я. – Я чувствовала себя услышанной, как никогда раньше.

– Не знаю, что и сказать, – говорит Фиона. Мы молчим. Она встает, убирает тарелки, снова доливает мне вина.

– Я знала, что это неправильно. Очевидно. Правило морали номер один. Но так как это не ощущалось неправильным, сложно было поверить, что так и есть. – У меня крайне быстро колотится сердце. Признание вызывает панику или, может, воспоминание вызывает знакомое, громадное удовольствие. – Просто мне не казалось, что я поступаю неправильно. Я должна была чувствовать себя плохо, но нет.

– Полагаю, ты считала, что тебе удастся это провернуть.

– Я думала, что если никто не узнает, это не ужасно.

– Ты просто этим себя успокаивала. Тебе было удобно так думать. Вся ложь это удобно.

Я ощущаю болезненное нытье синяков под одеждой, пульсирующую боль в руке. Все было не так просто. Это гораздо больше. Могу ли я заставить Фиону понять? У меня вырывается: – Дело в том, что в браке, во всех отношениях мы иногда поступаем плохо. Мы не правы, мы совершаем ошибки. Жизнь полна маленьких, неприятных моментов, незначительных, как песчинки, но когда они начинают накапливаться, нагромождаться, из них собираются целые пляжи боли. Я не хотела жить в таком браке, полном крохотных неудач с моей стороны, с его. Наверное, я выбрала двойную жизнь, чтобы придать блеска обеим.

– Но ни одна не была настоящей.

– Они казались настоящими, – настаиваю я.

– Ты не можешь заполучить все сразу.

– Но я смогла. На время, но смогла. – Мы сидим в тишине. Это напоминает мне об ожидании стука печатной машинки за дверью, и мне становится неуютно. – Я хочу подышать свежим воздухом. Я слишком много времени была в помещении. Мы можем пройтись?

Фиона выглядывает на улицу, где ветер раскачивает ветки в саду, хлестая ими воздух. Слишком темно, чтобы разглядеть море, но мы слышим шум разбивающихся волн. Погода враждебная. Я пойму, если она откажется. Она улыбается и подскакивает.

– Конечно.

48

Даан

Даан едет в аэропорт, когда ему звонят; паспорт в кармане пиджака, его компактный чемодан Tumi, размером для ручной клади, аккуратно спакован. Ему нужно спешить, он не может допустить задержек. Если все пойдет хорошо, он организует доставку остальных своих пожитков. Если ему придется их оставить, он всегда может начать с чистого листа. Это просто вещи. Костюмы, рубашки, туфли, дерьмо. Это все ненастоящее.

Не настолько, какой была она.

Кто бы ни пытался до него дозвониться, не сдается. Телефон звонит, пока звонок не прерывается, а потом снова оживает. Ему все равно, кто это. Он не хочет ни с кем разговаривать.

Она исчезла. Это гребаный бардак. Все это. Он хочет оставить все это позади. Боль, унижние. Хочет выбраться из этой страны, пока может. Оставить все за плечами.

Звонят с незнакомого номера, а он на них никогда не отвечает. Это всегда какой-то мошенник, пытающийся сказать ему, что он пережил несчастный случай и ему положена компенсация, или какой-то идиот, спрашивающий о его впечатлениях о походе в ресторан. Вся его жизнь теперь напоминает автокатастрофу, ведь его развела самая лживая изменщица в мире. Он едва может вспомнить, когда для него имело значение, что он ел, не говоря уже о том, кто подал ему еду и какой была атмосфера. Той жизни больше нет. Она ее уничтожила. Дважды. Один раз, когда сотворила из себя идеальную женщину и обманом влюбила его в себя. А теперь это. Унижение, злость, разочарование прожигают его. У него нет выбора. Ему нужно сбежать.

Неизвестный номер может принадлежать детективу Клементс или Марку Флетчеру. Он решает, что кто бы это ни был, от них будут только проблемы. Он не хочет больше проблем. Он не хочет разговаривать с детективом-констеблем, будучи на территории Англии. Ему будет лучше, когда он вернется в семейный оплот в Нидерландах. Там он будет под защитой. Он полагает, это может оказаться его начальник, который уже должен был получить его письмо с заявлением об увольнении. Не то чтобы он хотел это делать. У него не было выбора. Она лишила его выбора. Может, он мог бы попросить о релокации. Но в какой-то момент ему бы пришлось встретиться с остальными. Объяснять, что у его жены был еще один муж. Это слишком унизительно. Лучше просто исчезнуть.

49

Кэйли

Хоть я в последнее время мало двигалась, из-за чего мои конечности кажутся одновременно хрупкими и тяжелыми, колени практически подгибаются подо мной, пройтись снаружи чрезвычайно приятно. Мы отправляемся вниз по склону, следуя по тропе, ведущей вдоль края скалы. Это поразительно придает сил – наслаждаться свободой, которую я никогда действительно не понимала и не ценила, пока ее у меня не отняли. Я думаю об Оли и Себе, как я позвоню им, а потом позвоню в полицию. Мне нужно сделать обе эти вещи завтра, но сейчас мне нужно прояснить голову. Ветер вздымает мои волосы. Меня даже не волнует дождь, падающий на лицо.

Мы с Фионой несколько раз в прошлом ходили по этому маршруту, поэтому мы без обсуждений направляемся в эту сторону. Но мы никогда здесь не ходили ночью. По узкой, извилистой тропе сложнее пробираться в темноте, а земля под ногами скользкая. Вино, наверное, тоже не помогает. Фиона настояла, чтобы мы взяли с собой еще одну бутылку. Я потянулась к банке диетической «Колы», но она переспорила меня. Мне, наверное, нужно притормозить, но я на той стадии опьянения, где мои желания и нужды перевешивают мои мысли и рассуждения. Я делаю глотки из бутылки, иногда вспоминая предложить ее Фионе. Но она просто улыбается: «Она вся твоя. После всего, тебя никто не может винить, что ты хочешь расслабиться». Вино размягчает мне плечи, приподнятые аж до ушей, оно также развязывает мне язык.

– Он не спрашивал, замужем ли я, а я не знала, как ему об этом сказать. Я не осмеливалась, боясь, что он порвет со мной. Потому что конец был бы хуже всего. Или