Информация - Мартин Эмис

Было десять вечера. Люси Кабретти уже успела вернуться домой. И сейчас она тоже читала. Ричард был на пятой странице «Меркуцио из Линкольнс-Инн-филдс. Жизнеописание Томаса Беттертона». А Люси была на сто шестьдесят восьмой странице романа «Будь моей любимой». Через несколько минут она закончит «Будь моей любимой» и начнет «Рапсодию в ярко-розовом». Такие романы Люси читала по три-четыре штуки в день. Это никоим образом не отражалось на ее неподкупной честности, с которой она боролась за принятие поправки к закону о равноправии; это не придавало специфической окраски ее речам и лекциям об экономическом равенстве; и это ни в коей мере не испортило ее серьезного и строго документального бестселлера о пережитках в отношениях между полами. Но Люси читала по три-четыре штампованных романчика в день. Сейчас она лежала в постели одна. Ее красивый и здравомыслящий друг уехал в Филадельфию навестить сестру. Люси прочитала: «Сэр Уильям со своей тросточкой и пофыркивавшим мастифом вел Марию между стогами сена», ее глаза расширились от ужаса, а рука сама собой потянулась к горлу, в котором застрял горячий комок. Мария была служанкой, маленькой, симпатичной, с темными кудряшками.

Полночь. Ричард добрался до семьдесят третьей страницы. Время от времени он заглядывал в мини-бар (в отношении Ричарда эти слова означают, что он выпил сравнительно немного). Будь его воля, он вполне мог бы выпить гораздо больше, чем помещается в мини-баре. Но Ричард пил пиво из мини-бара, а это означает, что Ричард вел себя более чем благоразумно. Впрочем, он пил пиво из мини-бара исключительно потому, что там, если только не считать льда и легкой закуски, ничего не осталось. Голова Ричарда медленно запрокинулась назад. Он с возмущением посмотрел на бутылку. Тихо шипящая жидкость показалась ему пресной на вкус. У Ричарда возникло подозрение, что это пиво — безалкогольное. Поднеся бутылку к свету, он принялся внимательно изучать этикетку, пока не наткнулся на напечатанное крохотными буковками предупреждение о том, что содержимое может повредить беременным женщинам. После такого веского заверения Ричард удовлетворенно кивнул и вернулся к чтению биографии, продолжая прихлебывать пиво.

На следующий день они летели на юг.

Очевидно, существует некая духовная связь — обет, торжественная клятва верности — между аэропортами и книжной макулатурой. По крайней мере, так казалось Ричарду.

Книжная макулатура продается в аэропортах. Люди в аэропортах покупают и читают макулатурные романы. В макулатурных романах описываются люди в аэропортах. Макулатурные романы нуждаются в аэропортах, чтобы развозить своих героев по земному шару, а аэропорты в макулатурных романах служат фоном для их встреч и расставаний.

Часть книжной макулатуры полностью посвящена аэропортам. Некоторые макулатурные романы так и называются — «Аэропорт». Почему же тогда, спросите вы, нет ни одного аэропорта, который назывался бы «Макулатурным»? Фильмы, основанные на макулатурных романах, разумеется, в значительной степени зависят от съемок в аэропортах. Почему же никто никогда не видел аэропортов, где книжная макулатура превращалась бы в фильмы? А может быть, действительно где-то есть такой специальный аэропорт под названием «Макулатурный» или под более витиеватым названием, типа «Мандерлейский международный макулатурный аэропорт», где киношники снимают все свои фильмы? Не настоящий аэропорт, а декорация где-нибудь в съемочном павильоне, где все двумерное, плоское, сделанное из пластика, фольги и прочей дряни.

Но даже попадая в аэропорт, персонажи макулатурных романов не читают макулатурных романов. В отличие от обычных людей. Герои макулатурных романов читают завещания и брачные контракты. Если же это интеллектуалы, ученые, великие умы, то им иногда дозволяется читать какой-нибудь не-макулатурный роман. А вот реальные люди, которые читают не-макулатуру, и даже люди, которые пишут не-макулатуру, читают макулатуру, когда (и только тогда) — когда оказываются в аэропорту.

Макулатурные романы существуют по крайней мере так же давно, как и не-макулатурные, а вот аэропорты существуют, в общем, не так уж давно. Но по-настоящему они стали завоевывать популярность одновременно. Читатели макулатурных романов и люди в аэропортах хотят одного и того же: сбежать и как можно быстрее перенестись из одного макулатурного романа в другой, из одного аэропорта в другой аэропорт.

Таща через все эти аэропорты свой почтовый мешок с романом «Без названия» и тяжкое бремя биографий в чемодане, Ричард, пожалуй, не отказался бы заглянуть в какой-нибудь макулатурный романчик, но он был слишком занят чтением всей этой чепухи про третьеклассных поэтов, романистов седьмого ряда и совсем уже мелких драматургов — чтением биографий эссеистов, полемистов, редакторов и издателей. Настанет ли день, когда ему удастся включить в список своих обозрений статью о книжном обозревателе? О продавце скрепок или о мастере по ремонту пишущих машинок? Не надо обладать выдающимися заслугами на литературном поприще, чтобы заслужить биографию. Достаточно уметь читать и писать… Несколько человек в этих аэропортах — идущих легкой походкой, спешащих или сидящих, развалившись в кресле, — щеголяли экземплярами «Возвращенного Амелиора». Это удивило и озадачило Ричарда. С точки зрения Ричарда, «Возвращенный Амелиор» не был макулатурным романом. Он был дерьмовым романом. Но он не был макулатурным романом. Герои и героини макулатурных романов, даже если они были кардиналами или послушницами, оставались ненасытными в мирских утехах. С другой стороны, взгляните на маленькую труппу неуклюжих мечтателей Гвина — без денег, без половых различий, без пластических операций, без машин с кондиционерами — никто из них и близко не видел аэропорта.

Чем бы ни были макулатурные романы, как бы они ни воздействовали на читателя, это была своего рода психотерапия, так же как и сами аэропорты. И то и другое принадлежало культуре залов ожидания. Духовая музыка, язык спокойного увещевания. «Сюда, пожалуйста, экипаж корабля приветствует вас на борту». Аэропорты, книжная макулатура — все это помогает отвлечься от страха смерти.

В шерстяном пиджаке и при бабочке, с двумя антиникотиновыми пластырями на руках и антиникотиновой жевательной резинкой во рту, Ричард полулежал в шезлонге и курил сигарету: он чувствовал себя засунутым в мусорный мешок где-то за воротами атомной электростанции, смиренно ожидающим ужасного радиоактивного выброса. Перед ним катила свои беспечные волны неприветливая Атлантика, а по обе стороны раскинулись покатые, орошаемые брызгами прибоя пляжи Саут-Бич… Гвин и юный пиарщик расположились в пятизвездной цитадели чуть дальше по берегу, а Ричарда поселили в менее официальной обстановке. И Ричард был не в обиде. Ричард был снобом, и его снобизм был искренним: он не прикидывался снобом только потому, что считал это принадлежностью высших классов. Да, в его снобизме было что-то старомодное. Ричард был модернистом, а не постмодернистом. Поэтому ему на самом деле не хотелось томиться и чахнуть вместе с Гвином в этом наутилусе двадцать первого века, в этом космическом корабле, обставленном в стиле эпохи регентства, с непременными огромными аквариумами и сногсшибательными счетами за пользование электроэнергией. Там в каждом номере стоит по три телевизора и пять телефонов (согласно представлениям американцев о роскоши, телевизоры и телефоны всегда должны быть рядом), и деньги там буквально испаряются каждую минуту, чем бы вы ни занимались. Ричарда успокаивала обстановка запущенности, ему нравилось это осыпающееся не очень высокое здание на Саут-Бич, где по утрам пахло влажной штукатуркой и индийскими пряностями. Жук Кафки не просто делал вид, что ему нравится валяться на неметеном полу под вышедшими из употребления предметами мебели. Перефразируя критика, который кое-что знал о жуках и об их вкусах, можно сказать, что жук Кафки испытывал истинное удовольствие, истинную отраду, пребывая в полной темноте, пыли и мусоре.