Информация - Мартин Эмис

За спиной Ричарда, между пляжем и главной улицей города, где курортный бизнес бился в конвульсиях на фоне здания в стиле ар деко, раскинулась чахлая зеленая зона, огражденная невысокой кирпичной стеной. За этой стеной Гвин Барри участвовал в съемках музыкального видеоклипа. Надо признать, что Гвину в нем была отведена пассивная роль. Он не плясал и не пел. Он просто сидел там по просьбе ведущего вокалиста группы — большого поклонника «Амелиора». Гвин должен был сидеть за столом, на котором стоял глобус и лежала книга; за его спиной висел хлопающий на ветру задник с овечками, пасущимися под присмотром седовласых парней с посохами, лирами и эоловыми арфами. А мимо Гвина носилась команда молодых темнокожих танцоров, которые сгибались и разгибались, точно марионетки. Ричард задержался, чтобы послушать поучительную беседу между Гвином и прилизанным молодым человеком по связям с общественностью, Ричард даже записал ее в свой блокнот. Звучала она примерно так:

— Уж поверьте мне. Это будет мощная поддержка для «Возвращенного Амелиора».

— Возможно, — сказал Гвин. — Но это может повредить «Глубокомыслию».

— Мне пообещали, что до объявления результатов «Глубокомыслия» ролик на экранах не появится.

— …Но насколько это поможет «Возвращенному»?

— Очень поможет. Вы только подумайте, какой будет резонанс.

После этого Ричард ушел — к песку, к морю и к режущей глаз металлической синеве неба. Он так поспешно удалился вовсе не потому, что увиденное показалось ему воплощением пошлости или продажности. Причина была в нем самом. Ричард бежал от чернокожих танцоров с их цепкостью и верткостью, от их молодости и здоровья. И тем не менее эти юные черные звездочки были полной противоположностью артистам, они делали только то, что им скажут, и безоговорочно принимали место и время, в котором им выпало жить. Они по-прежнему были рабами. Ричард с полной уверенностью мог заявить, что его предками были свободные мужчины и женщины, но сам он был рабом и призраком в собственной жизни; лишь малая часть его существа была свободна — та часть, что задумывала и записывала его прозу. Этих танцоров можно было считать конечным звеном в цепи работорговли, хотя они были любимыми чадами, бесценными экземплярами, резвыми и изящными. А Ричард… И все же не эти мысли заставили его перебраться через стену и спуститься на пляж, где небо сверкало ярче, чем море. Ричард шел, опустив голову, одной рукой прижимая к себе две толстые книги, а другой стараясь успокоить подергивающееся лицо. Его обожгла их смуглость, прозрачная ясность их глаз и белизна зубов, нежная плоть их языков — он почувствовал, что отныне жизнь и любовь спрятались, укрылись от него. Ему казалось, что зверская доза сильнодействующих лекарств, которые ему в скором времени наверняка придется принимать, на него уже действует, накрывая его с головой плотной, колышущейся полутенью взвихренного воздуха, и эта полутень наглухо отгораживает его от жизни и любви. На пляже американцы делали физические упражнения и играли в разные игры. Американское здравоохранение ударяет каждого по самому чувствительному месту — по карману, так что любое несчастье, приключившееся с вашим телом, многократно отражается и на вас самих, и на всех, кто идет с вами рядом по жизни. На любимых и так далее. Но люди с деньгами явно извлекают из оздоровительного процесса немало, и Майами — где пляжи полны еле шкандыбающих мафусаилов — это город чудес индустрии здоровья. На лицах всех, кто прыгал и хромал, кричал и сипел, можно было прочесть то, о чем Ричарду до сих пор приходилось слышать лишь в дискуссиях об американской внешней политике, — американскую решимость. Она ясно читалась даже на лице самого толстого бегуна трусцой. Американская решимость не похожа ни на какую другую решимость; и пусть эта решимость не совсем несгибаемая, зато она постоянно заявляет, что не следует сомневаться в том, что американцы владеют ею по праву. Всерьез подумывая о том, чтобы снять бабочку, Ричард снова закурил.

Ричарду становилось горячо. Горячим начал становиться и роман Ричарда. Даже юный пиарщик, изучив ситуацию Ричарда, мог бы без всякой иронии сказать, что дело начинало двигаться. Пару раз в день Ричард звонил в «Лейзи Сьюзен», используя один из своих потрясающе бездарных американских акцентов (в этом он был не лучше близнецов, которые, подражая американцам, растягивали «да» на три слога, а в слове «банан» вместо «а» выговаривали «э»). Похоже, дела с его романом необъяснимым образом вдруг сдвинулись с места. В магазине «Лейзи Сьюзен» осталось уже не два, а один экземпляр. Это означало (учитывая увеличенный по контракту процент авторского гонорара), что прибыль Ричарда составляла уже два с половиной доллара. К тому же, и что очень важно, у него вырисовывалось нечто вроде расписания рекламных мероприятий. Завтра у него должен был взять интервью Пит Зал из «Майами геральд». В Чикаго его ожидало часовое интервью Даба Трейнора, а в Бостоне у него была запланирована встреча с читателями в театре «Фаундер». Обо всем этом договорился или этому поспособствовал Гвин. Юный пиарщик прислал Ричарду все это в отпечатанном виде.

— Привет.

Ричард поднял голову. Над ним стояла молодая женщина. На ней были обрезанные джинсы, татуировки на теле и черный пластиковый кошелек на поясе.

— С вас три бакса.

— За что это с меня три бакса?

— За шезлонг, на котором вы сидите.

— У меня нет при себе денег.

— Простите, сэр.

Какая прекрасная идея — то, что американцы всем подряд говорят «сэр» — официантам, таксистам, уборщикам в туалетах, серийным убийцам. В итоге это, сэр, звучит как «приятель», «малыш» или «козел».

— Ладно. Может, я наберу.

Взяв у Ричарда две помятые банкноты и горсть мелочи, девица уселась на свой электромобильчик и поехала дальше, высматривая людей в шезлонгах. «Славная у вас работенка», — спокойно сказал Ричард… самому себе. Он откинулся на своем шезлонге, зевнул и немного вздремнул, нянча свою джет-лаговую сонливость. Во всяком случае, он надеялся, что это были всего лишь последствия перелета, а не вполне естественное, происходящее в глубокой старости прекращение функций организма.

Единственной уступкой Ричарда его теперешнему окружению был ядовито-желтый маркер (он нашел его в своем номере под тумбочкой), он помечал им особо интересные места в «Образе сэра Томаса Овербери (1581–1613)». Вообще-то Ричард читал две книги одновременно — одну унылым, другую благосклонным оком. На коленях у него лежала биография. А в голове у него крутилась другая книга — его собственный роман «Без названия», отрывки из которого он будет читать в Бостоне. Какие? Описание рекламы эскорт-бюро длиной в целую главу, выполненную как пародия на стиль «Романа о розе»? Или дивный tour de force, где пятеро ненадежных рассказчиков ведут перекрестный разговор по мобильным телефонам, застряв в одной вращающейся двери? Когда они с Гвином были на книжном фестивале в Майами, Гвин подтвердил, что все остается в силе относительно чтений в Бостоне. До «Часа с Гвином Барри» оставались считанные секунды. Тронутый словами друга, Ричард потащился с ним на это мероприятие, надеясь, что оно если не провалится, то, по крайней мере, жестоко разочарует Гвина. К немалой досаде Ричарда, публики собралось не меньше тысячи человек. Почему? Помилуйте, в Майами, где вам предлагают столько всего! Почему было не сходить на рынок, не искупаться в бассейне или не посетить казино? Неужели им больше нечем заняться? Единственный приятный эпизод произошел, когда Гвин уже покидал аудиторию. Он то и дело останавливался, чтобы принять поздравления, пожать кому-нибудь руку, дать автограф, заранее демонстрируя свое умение подписывать книги — этим ему предстояло заниматься на стенде Гвина Барри, на площадке между первым и вторым этажом. Внезапно к Гвину подошла какая-то полная женщина в джинсах и майке с бретельками (юный пиарщик поспешил между ними вклиниться) и сказала: «Ничего личного, но, по-моему, ваши книги — дерьмо». Молодой человек с профессиональным спокойствием и невозмутимостью провел Гвина мимо этой неприятной неожиданности в джинсах, мимо этого конфуза с бретельками. «Не все думают, что вы замечательный писатель!» — крикнула женщина им вслед. Гвин полуобернулся и чуть помедлил с полуулыбкой на лице, словно он был ей благодарен за это полезное напоминание о том, что в Америке еще осталась парочка упрямцев. Женщина повернулась к своему спутнику и обратилась к нему на языке знаков. Она не зажимала себе нос пальцами, но было ясно, что она говорит своему глухому другу: книги Гвина — это дерьмо. Ричард почувствовал гордость и солидарность — он уже интуитивно догадался, что это Шанана Ормолу Дэвис из «Болд адженды». Он проводил ее восхищенным взглядом.