Несбывшаяся весна - Елена Арсеньева

Выйдя в тот вечер из управления, Поляков вдруг остро ощутил,что скоро весна. На самом деле стоял еще февраль, но выдалось одно из техредких мгновений, когда усталая зима как бы притихает, затаивается, переводитсвое утомленное дыхание. Весна, которая в это время уже нетерпеливо ждет своейочереди, мгновенно протягивает к людям душистые руки, полные охапокподснежников, и чуть проклюнувшейся травы, и набухших тополиных почек, и серых,словно заячьи хвостики, комочков вербы. Ну да, конечно, зима потомспохватывается и снова заметает мир, заносит его снегом, но люди-то ужепочуяли, как пахло от сугробов живой свежестью и как шевелились звезды вповлажневших темных небесах! И сердца у них начинают тревожиться…

Вот такой выдался вечер, когда Поляков запнулся посредиулицы Воробьева, около ворот управления, и начал думать, какой дорогой пойтидомой. Он жил не столь далеко отсюда, на Грузинской, как раз около оврага, тудаможно было пройти или по Краснофлотской, или по улице Свердлова, без разницы,но он чувствовал, что сейчас не в силах идти ни по одной из этих улиц. Названияих оскверняли его слух. как никогда раньше. Кажется, он душу сейчас продал быза то, чтобы пройти по Большой Покровке или по Ильинке!

Но это было невозможно.

Невозможно.

«Я вот что сделаю, – сказал себе Поляков, заговорщическиулыбаясь, словно мальчишка, обдумывающий, как обхитрить вредного учителя, – яотправлюсь в обход. Пойду по Звездинке, а потом сверну на улицу Студеную и вХолодный переулок. Пройду переулком, и мне останется только зажмуриться иперебежать Свердловку около Госбанка – и сразу начнется Грузинская. Хотя надоведь еще по Воробьева дойти до Звездинки и пересечь Свердловку… А может,дворами попробовать? Нет, тогда придется на площадь Горького выходить. Тольконе на Горького! Ладно, я сейчас бегом, бегом…»

На него иногда находило такое. Он выдумывал маршрутыневероятной сложности, только бы как можно дольше пройтись по улицам,сохранившим старые названия. Один из любимейших маршрутов – по Провиантской,потом по Ижорской, потом обратно. Это были длинные улицы, сплошь в старыхмаленьких домиках, окруженных заснеженными садами. Однако со стороны ВолгиПровиантская была блокирована набережной Жданова, а Ижорская с другой стороны –улицей имени сестер Невзоровых, пламенных революционерок… Можно было, конечно,попасть на Провиантскую по Ковалихе, но на Ковалиху-то никак не пройдешь, минуяулицу Веры Фигнер: туда ведет Октябрьская, бывшая Дворянская, там рядом иЗагорского, а эти улицы Поляков особенно ненавидел за воспоминания, невыносимыевоспоминания, с ними связанные. Из-за тех же воспоминаний он никогда неподходил к площади Свободы по улице Фигнер, потому что в двух кварталах отплощади находилась часовня Варвары-великомученицы, а стояла она как раз напересечении Фигнер и Загорского. Словом, город порою зажимал память Полякова вкошмарные тиски…

Конечно, он уже давно привык моментально справляться с темипризраками, которые то и дело выглядывали из его прошлого и смотрели на негоскорбными, непрощающими глазами, но в такой вечер, какой выдался нынче, мучитьсебя и их не хотелось. Хотелось идти по старым улицам, которые назывались также, как при жизни отца, которые, может быть, еще помнили его; хотелосьприжиматься к покосившимся, щелястым, облупленным заборам и слушать, как пахнетталым снегом из старых яблоневых и вишневых садов.

Звездинка, Ошара, Холодный переулок – какие названия! Какиеместа! А на углу Холодного переулка и улицы Студеной до сих пор стоитизумительной красоты дом с облупленной, правда, лепниной – здесь когда-то жилзнаменитый миллионер Игнатий Аверьянов, который перед смертью взял да и лишилнаследства дочь, связавшуюся с революционерами. А она…

Нет, думать о Марине Аверьяновой в этот почти весеннийфевральский вечер Полякову тоже не хотелось. Он стал думать о тех, комуАверьянов оставил свое баснословное состояние. Он стал думать о Шурке иСашеньке Русановых. И впервые не скукожилось сердце от боли при этихвоспоминаниях, а напротив – на душе стало странно спокойно и мирно.

Совесть, которая при мысли о Русановых всегда начинала неистовожалить Полякова, свернулась клубком и тихо мурлыкала, словно дикая кошка,которую невероятным образом усмирила чья-то могучая и ласковая рука. Что-тоздесь было не так, не так…

Поляков шел по улице Студеной и удивлялся своему состоянию.Что с ним произошло? Неужели этот удивительный вечер взял над ним такую власть?Вечер и теплый, влажный ветер, который перебирает замерзшие ветви сирени,нависшие над забором, и чуть постукивает ими, словно подает какие-то тайныесигналы?

В унисон тем сигналам стучали чьи-то каблучки по дощатомутротуару на противоположной стороне Студеной улицы. Поляков присмотрелся. Лунавысоко стояла на чистом звездном небе, и было видно, что впереди идет высокаядевушка в куцем пальтеце, обтянувшем ее покатые плечи, – идет быстро, легкоотмахивая одной рукой, а в другой держа портфельчик. Она спешила, ей быложарко, она сдвинула на затылок белый беретик, и почему-то у Полякова вдругзабилось сердце, когда она, проходя под единственным фонарем на пересеченииСтуденой и Холодного переулка, вдруг повернула голову и посмотрела в егосторону.

Как раз в это мгновение отодвинулась шторка светомаскировкина окне первого этажа. Промельк света был слабый-слабый, почти ничегоневозможно было разглядеть – ни черт лица девушки, ни глаз, – однако Поляковузнал ее мгновенно. Это была Ольга Аксакова.

Он замер и отпрянул в глубину черной тени, которуюотбрасывал прекрасный аверьяновский дом. Он совершенно точно знал, что еслиОльга увидит его и узнает, то бросится бежать… куда – неведомо, но убежит иисчезнет безвозвратно. Вот так же исчезла она прошлым летом: сбежала от него наплавучем госпитале и чуть не погибла там.

О гибели СТС «Александр Бородин» где-то в районе Сталинградазнал весь Энск. Несколько девушек, медсестер и санитарок, спаслись чудом, чудомвернулись домой, причем не одни: привезли сотни полторы раненых.

Когда слухи об этом дошли до Полякова, он нарочно позвонил вгоспиталь и узнал, что санитарка Аксакова вернулась живая и даже не раненая.Поляков облегченно вздохнул и постарался выкинуть мысли о ней из головы. И емувроде удалось, тем более что именно в то время он переживал страшноеразочарование из-за гибели Проводника и из-за обрыва всех тех связей, о которыхзнал только Рыболов. Но вот снова мелькнула перед глазами Ольга, и Поляков сизумлением обнаружил, что, оказывается, вовсе не выкидывал ее из головы,напротив – думал о ней постоянно!

Минуту назад он готов был поклясться самым святым для себя –памятью отца, что ни разу не вспомнил об Ольге Аксаковой за минувшие полгода.Спустя минуту он был готов поклясться тем же самым, что не забывал ее ни на миг.