Несбывшаяся весна - Елена Арсеньева

В первую минуту Ольга подумала о том же, о чем обычно думалапри встрече с ним: какой-то он нелепо высокий и широкоплечий, и как-то слишкомярко блестят его глаза, и зубы, и серебряные эмблемы и звездочки на новеньких(их стали носить только с января) золотистых, с голубым кантом, погонах, икокарда на фуражке. То есть Ольге часто приходилось видеть высоких,широкоплечих мужчин, для которых шинель была одеждой повседневной, да и погоныс серебряными или золотыми звездами теперь носили все офицеры, однако видтолько этого человека казался ей вызывающим, чрезмерно нарядным, вид толькоэтого человека раздражал и злил ее. При встрече с ним хотелось быть грубой.Хотелось сказать: «Ну чего ты вырядился, как павлин?»

Ольга прекрасно понимала, что ничего павлиньего в обликестаршего лейтенанта Монахина не было. Но кто знает, появись он перед ней вобычной куртке вместо облегающей фигуру шинели и в шлеме вместо твердой,нарядной фуражки, может быть, она держалась бы иначе… А сейчас сказала, каквсегда, угрюмо:

– Дай мне пройти, пожалуйста. Я хочу домой. Я замерзла.

Она словно забыла, как тепло ей показалось нынче вечером, дотого тепло, что она, хоть и устала, пошла из госпиталя длинной-предлиннойдорогой, в обход: сначала по Краснофлотской, потом по Воробьевке, потом поЗвездинке, Студеной, Холодному переулку и, наконец, по Алексеевской. Шла чутьне час, хотя, если пройти по Свердловке, от госпиталя до дому можно былодобраться минут за двадцать.

– А по-моему, прекрасный вечер, – возразил Монахин. – Давай немножкопройдемся, подышим весной… – Но тут же он осекся и с готовностью согласился: –А впрочем, если хочешь, давай зайдем в дом. Тетя Люба приглашала…

Он снова осекся. Вот уж чего говорить не следовало. Ольгастрашно злилась, узнавая, что тетя Люба и Николай общались за ее спиной. Это унее называлось «строить заговоры».

– Я так понимаю, ты уже заходил к нам? Заговоры строили, да?И чаек пили?

– Не успели, – буркнул Николай. – Я только спросил, дома тыили нет. Тетя Люба сказала, что вот-вот вернешься, и я сбежал, чтобы ты непоймала нас на месте преступления.

В его голосе сквозила отчаянная надежда, что Ольга пойметшутку и, может быть, даже расщедрится на улыбку. Однако напрасно он надеялся:лицо ее оставалось напряженным, неприветливым, как всегда.

– Ну, раз ты уже виделся с тетей Любой, возвращаться к намтебе нет никакого смысла, – сказала Ольга с холодной рассудительностью. –Поэтому говори, что хотел, да я пойду. У меня правда ноги замерзли.

И она старательно постучала по настывшим дощатым мосткамкаблучками новых ботиночек, подаренных тете Любе благодарной заказчицей,которой та очень ловко перешила старую шинель в прекрасное демисезонное пальто.В качестве гонорара заказчица принесла полкошелки картошки и эти ботиночки,которые уже давно не налезали на ее отекшие с годами ноги. Они были слишкомлегкими для зимы, но Ольга пришла в восторг. Она так давно ничего не носила,кроме тяжелых сапог! Поэтому надевала ботиночки всегда, когда не нужно былоидти в госпиталь, на дежурство. Каблучки, чтобы не снашивались, были подбитыметаллическими подковками, стук их был звонок и напоминал о мире, счастье изатаенных мечтах, которые непременно сбудутся. Стук их был так прекрасен, чтодаже сейчас Ольгино суровое сердце самую капельку смягчилось, а по губамскользнула легкая улыбка, которую Николай, конечно, немедля принял на свой счети с готовностью расплылся в ответной улыбке, столь же нелепой и ненужной, какшинель, и погоны, и блеск эмблем, и вообще – весь Николай Монахин.

Ольга тут же насупилась, и лицо Николая стало несчастным.

– Ты знаешь, что я хотел тебе сказать.

– А ты знаешь, что я тебе отвечу, – передернула плечамиОльга.

– Но почему, почему?! – воскликнул он.

– Ты и это знаешь.

– Оля, ну… ну глупо упрекать меня за то, что я не погиб!Глупо, пойми! – отчаянно воскликнул Николай. – И жестоко! Ну кончились у менябоеприпасы в тот момент, потому я и пошел на посадку. Ты что, хотела, чтобы ятаран совершил, да? Сам бы погиб, машину загубил бы. А чего бы добился? Всеравно тот гад уже отбомбился к тому времени. И я ничего не успел бы, неостановил бы его! А даже если остановил бы одного, их же еще больше десятибыло! Всех не собьешь… Но ты заметь, мы с тех пор многому научились. Уже не допускалитаких бомбежек, как та, в ноябре 41-го. Уже полтора года с тех пор прошло, аничего подобного не случалось. Мы знаешь как стараемся! Мы же понимаем, чтоохраняем город, семьи, своих любимых… Я всегда думаю, когда иду в полет, чтолечу охранять тебя. Ты понимаешь?

Ольга отпрянула в то мгновение, когда рука Николая ужекоснулась ее руки.

– Да что ты от меня шарахаешься, как от прокаженного? –воскликнул он, мгновенно приходя в бешенство.

Ольга снова отшатнулась, теперь уже испуганно.

– Прости, Оленька, прости меня, – забормотал он, моментальноусмиренный ее страхом. – Я не хотел тебя пугать. Но я измучился, ты должна этопонять, ты меня измучила…

– Коля, есть очень простой рецепт от твоих мучений, –сказала Ольга тихо. – Просто не приходи больше. Не будешь видеть меня – и легчестанет. С глаз долой – из сердца вон.

– Я пытался, ты же знаешь! – выкрикнул Николай. – Я почтигод не появлялся, но не смог тебя забыть. Я не могу без тебя…

– Попытайся еще год не появляться, может, получится, – резкоперебила Ольга и попыталась обойти Монахина, но он расставил руки и загородилподворотню.

– Ну а если я погибну? – спросил тоскливо. – Ты будешь обо мнегоревать?

Ольга молчала, водя носком ботиночка по слюдяному кружеву,оторочившему сугроб, наметенный у стены.

– Колька, я только сейчас поняла, какой дрянью ты менясчитаешь, – пробормотала она вдруг. – Это ужасно, все, что ты обо мне думаешь.Не смей думать, будто я желаю тебе смерти! Не смей думать, будто я не хочу бытьс тобой из-за того случая, из-за того кошмара на Лензаводе! Там был один миг…один страшный миг, а потом… Знаешь, сколько всего я повидала с тех пор? Сколькосмертей? Сколько пережила? Сколько раз умирала от ужаса, думая, что вот сейчасдля меня все закончится? Что я усну страшным сном – и не проснусь никогда,никогда, и этот кошмар – смерть – останется со мной навсегда? Я никому не желаюгибели, я всем желаю только жизни! Не смей думать, будто я тебя осуждаю за то,что ты хочешь жить, а умирать не хочешь! Слышишь? Не смей! Я хочу, чтобы тыжил, хочу, чтобы ты был счастлив!