Парижское эхо - Себастьян Фолкс

– Твоему издателю понравился де Мюссе?

– Они отреагировали вежливо, но боюсь, в итоге напечатают только пару сотен экземпляров.

– На днях я наконец дочитала «Декабрьскую ночь».

– Не прошло и…

– Что поделать? Я очень медленно читаю, Джулиан.

– Тебе понравилось?

– Да. Хотя французская поэзия периода романтизма всегда казалась мне немного…

– Легкомысленной?

– Да. Мне очень понравилась концовка. Неожиданная.

– И такая грустная. «Ami, je suis la solitude». Но по-моему, он заслужил право на грусть. Рифмы просто замечательные.

– Согласна. Так чем в итоге оказалась его аутоскопия? Художественным приемом? Или?

– Никто толком не знает. Это вполне реальное явление, хотя и редкое. Скорее всего это расстройство восприятия, когда твой мозг не поспевает за реальностью. Кратковременная рассинхронизация вроде той, что случается при дежавю. Ты чувствуешь, как на мгновение теряешь связь с миром, а потом, точно по щелчку, возвращаешься обратно.

– Что ж, полагаю, каждый из нас нечаянно ловил собственное отражение в зеркале или витрине магазина. Или, бывает, уйдешь с головой в какую-нибудь книгу и вдруг опомнишься, потому что у тебя занемела нога.

– Да. Ты заново себя придумываешь. Переосмысляешь. Вот эти повторяющиеся моменты чистого самосознания, которые мы к тому же включаем по желанию, – они и есть ключ к человеческим талантам. – Джулиан рассмеялся. – Помню, как в свою первую ночь в одной римской гостинице пошел в ванную и решил, что там засел какой-то преступник. Я уже приготовился к драке, как вдруг вспомнил, что на стене висит зеркало.

– Полагаю, незваный гость тоже был пьян?

– Скорее напуган, чем пьян. В любом случае, если верить ученым, у некоторых людей через аутоскопию проявляются более серьезные заболевания.

– Но де Мюссе – не тот случай?

– Отнюдь. Думаю, ему нравилось это состояние, а потом он просто немного преувеличивал – в поэтических целях. Однако с нашим мозгом всегда так: никто ничего не знает наверняка.

После кофе Джулиан сказал:

– Хочешь, выпьем фин-а-л’о у меня дома? Как в старые добрые времена?

– Хочу. С удовольствием.

На улице мы поймали такси. Усевшись с Джулианом на заднее сиденье, я вновь почувствовала некоторую неловкость.

Когда водитель повернул на бульвар Капуцинок, я прошептала:

– Если хочешь, теперь уже можно положить руку на мое колено.

– Ты уверена?

– Ш-ш-ш.

Я наклонилась к нему и поцеловала в губы. Джулиан провел ладонью от моего колена до бедра.

– У тебя такая приятная кожа, – прошептал он.

– Божечки, – ответила я, заглянув в его глаза.

Когда мы поднялись в квартиру над эльзасской пивной, Джулиан стал готовить напитки. Мы уже собирались устроиться между стопками книг в охряном свете ламп, как вдруг он схватил мое запястье и сказал:

– Подожди! Прежде чем ты сядешь, у меня есть к тебе предложение.

– Какое?

– Пойдем со мной.

Он отвел меня в коридор.

– Итак. Направо спальня. Ванная чуть дальше. В конце коридора – кухня. Дело в том, что здесь есть еще одна комната, которая мне совершенно не нужна. Очень тихая, с видом на двор. По утрам там светит солнце. Ты могла бы работать за этим столом. Мы бы поставили к тебе диван. Там в глубине есть даже крошечная душевая.

– Джулиан, ты что, предлагаешь мне переехать?

– Да. Но у женщины обязательно должна быть своя комната.

– Что ж, если только мне не придется в ней спать.

– Моя дорогая Ханна, спи где пожелаешь.

Вернувшись в гостиную мы наконец сели на покрытый бархатом диван.

– Мне нужно кое-что тебе сказать, – начала я.

– Что?

– Мне совсем не нравится фин-а-л’о.

– Попробуй пить его без л’о. А я-то думал, что помогаю тебе воплотить в жизнь фантазию о Хемингуэе.

– Я отказалась от нее десять лет назад. Как и от русского поэта. Может, выпьем вместо этого вина?

– У меня есть бутылка. Приберегал ее для особого случая.

Полчаса спустя я отстранилась от Джулиана и положила руку ему на грудь.

– Мне нужно сказать тебе кое-что еще.

– Слушаю.

– Я не верю в счастливый конец.

– Я тоже.

– Счастливый конец бывает только в беллетристике, которую продают в аэропорту. Знаешь, такие книги, где в первой главе над героиней-крестьянкой жестоко издеваются все кому не лень, а шестьсот страниц спустя ее правнучка открывает универмаг на Парк-авеню.

– Как правило, речь идет о целой сети универмагов, – заметил Джулиан.

– Как бы то ни было, в последние сто лет счастливый конец считается чем-то очень…

– Вульгарным?

– Да. Поэтому мне он не нужен.

– Ханна, не волнуйся. Ничего подобного я тебе не предлагаю. Во-первых, какой же это конец? Это лишь начало очередной главы. Интерлюдия, так сказать. До истечения срока аренды на эту квартиру осталось не так уж много времени. Ну а во-вторых, что касается счастья. Не могу ничего обещать. Но мне кажется, нам будет весело. Знаешь, пожалуй, я в этом даже уверен.

– Почему?

– Потому что я очень тебя люблю. Твою искренность, страсть, смелость. Я люблю, когда, разволновавшись, ты проводишь рукой по волосам. Звук твоего голоса. А еще – как ты одеваешься. Я люблю, как сильно ты переживаешь за судьбы людей, с которыми даже незнакома. Это вдохновляет. И поражает до глубины души.

– Я сейчас расплачусь.

– Мне трудно выразить словами, насколько я восхищаюсь всем, что ты сделала и во что веришь. Я восхищаюсь тобой. Правда. Ты даже не представляешь себе насколько.

– А я-то думала, что просто умею тебя рассмешить. Поэтому ты меня и дразнил.

– Боюсь, что дразнил я тебя, только чтобы выразить свою симпатию.

– Когда же ты понял, что любишь меня?

– Думаю, я всегда это знал. Но поначалу эти чувства затмевало влечение.

– Надеюсь, оно еще с тобой. Влечение.

– Конечно. Не волнуйся. Наверное, по-настоящему все изменилось в тот момент, когда я понял, что ты всегда будешь видеть во мне лишь помощника в исследованиях или дядюшку с сомнительной репутацией. Мне пришлось смириться с тем, что ты никогда не посмотришь на меня так, как смотрел на тебя я. И тогда я полюбил тебя не только за глаза и цвет волос. Знаешь, они у тебя одновременно и черные, и каштановые, но не отдельными прядями, а как бы вместе. Два цвета – вместе, как будто…