Декрет о народной любви - Джеймс Мик

— Чтобы мертвых считать, мне мальчишка не нужен. — И кочегару: — Поддай, гнида!

— Так кто же вы такой? — поразился Алеша.

— Разрушение.

— А что разрушаете?

— Всё, что только встанет на пути к счастью тех, кто родится после моей смерти.

— А как же мама?

— Ни она для меня ничего не значит, Алеша, ни ты. Весь мир разлетелся на куски, так что и не соберешь уже!

В сердце ребенка закрался страх.

— Вы маму обидели?

Обернувшись, Самарин неотрывно поглядел на мальчика. Разъяренный взор страшил сильнее, чем любое наказание.

— Нет, — ответил Кирилл Иванович.

В кабине раздался странный звук, точно переломился надвое тонкий стальной пруток. И далее по всему двигателю послышались тихие щелчки, точно пошли поломки. Внезапно кочегар, подкидывая уголь в топку, повалился вперед, руки скользнули по древку лопаты до самого пламени. Рукавицы почернели, задымились, и мальчик увидел, как бок у взрослого, под самыми ребрами, потемнел от того, что капало из прорехи в мундире. Но не только ткань разорвалась прорехой. Невероятно, однако же казалось, будто от самого кочегара оторвался лоскут, и сочилась из черного входа под ребром кровь, вытекала жизнь.

Самарин оттолкнул кочегара от топки, швырнул в коридор, напротив мальчика.

— Пулеметы, — заметил Кирилл Иванович, вновь взявшись за рычаги. — Не вставай.

Ребенок притаился на полу кабины. Глянул на кочегара. Тот вроде бы уже посерел, глаза закрыты. Поразительно, с какой легкостью взрослого лишили жизни. Слышно было, как стрекотали пулеметы. Стреляли издалека, совсем не похоже на то, как бился свинец о сталь, когда обстреливали паровоз. Как странно, что кусочком металла можно оборвать жизнь, длившуюся несколько десятков лет, остановить разговоры, шевеление…

Глядя на пути прямо перед собой, Кирилл Иванович крикнул что-то — Алеша не разобрал — и подал гудок, то ли дважды, то ли трижды. Паровоз врезался в преграду. Каждый болт и каждый кусок обшивки содрогнулся, но машина продолжила путь. Выстрелы зазвучали громче. Вблизи раздался взрыв, словно вспышка пронеслась над головой, и в голове сделалось пусто и легко, а в ушах зашумело.

Паровоз с громовым рокотом несся дальше. Самарин принялся подкидывать в топку дрова. Выстрелы не стихали.

В кабину ударил осколок, что-то задело Алешу за плечо. Вспыхнула неимоверная, безумная боль, и стало страшно. Частью рассудка ребенок понимал, что ранен отлетевшим свинцом, и донимало любопытство: станет ли и он таким же недвижным и бледным, как кочегар, и что случится с той его частью, которая не замрет? Просвет, отделявший грудь от одежды, заполнялся теплым — должно быть, кровью.

— Кирилл Иванович, — позвал мальчик и поразился тому, как слабо и тонко прозвучал голос. Самарин не услышит. От произнесения слов всё тельце точно горело болью, но теперь, от страха и злости, удалось выкрикнуть: — Кирилл Иванович!

Вышло громко, ребенок плакал и, несмотря на боль, почувствовал некую долю стыда, и показался себе маленьким, как только увидел, как оборачивается высокий старший, глядя снизу вверх. Было видно, что Кирилл Иванович сердится. Прикрыл глаза рукой, саданул кулаком по панели с датчиками и повалился на колени, согнув шею так, что едва не задел лбом колен. Потом поднялся, повернулся к ребенку, позвал по имени. Мальчик старался ответить, но, как не шевелил губами, не смог издать ни звука. Глаза закрывались сами собою. Кирилл Иванович всё звал его, а пушки всё палили, и послышались новые взрывы снарядов.

Мальчик услышал визг тормозов, почувствовал, как замедлил ход и остановился паровоз и как, точно после длинного перерыва, забарабанили пули по паровозу и махина тронулась обратно, в город.

Алешу знобило. Сверху накатывали волны, и с каждым разом он утопал всё глубже и глубже, покуда не стал недвижен.

Анна проснулась с тем дивным чувством, которое бывает обыкновенно у людей, спящих плохо, но отоспавшихся — точно довелось безнаказанно украсть. В такую пору воспоминания о причине глубокого сна еще отдаленны, и в эти немногие мгновения, пожалуй, только и можно назвать мир милосердным.

Вдалеке свистнул паровоз — уж не гудок ли разбудил? Вспомнилось, что случилось необычное, опасное, но милое. Как входил в лоно, заполняя собой, широкий, упругий бутон. Страстные мужские поцелуи, и как потянулись к члену руки, чтобы быстрее вошел в нее. Что за долгая жажда и как быстро утолена!

Пошевелила под одеялом вытянутыми ногами, подумав, куда ушел Кирилл и который час.

За окном было светло, и свет был ярок. Странно, что Алеши дома нет, что сын так и не показался. Может быть, увлек Самарина в сад поиграть в кавалергардов, в такую-то рань? Улыбнулась: вполне вероятно. В душе укрепилось чувство принадлежности к сообществу из троих, и женщина осознавала, сколь опасно такое ощущение, ибо непрочна связь… но им остается еще несколько совместных часов.

Встала, умыла лицо. Плеск ополаскиваемых в умывальнике ладоней натолкнулся на незнакомую тишину — холодную, застывшую. Тишина одиночества. На миг во рту пересохло, и прямо в халате Анна выбежала в коридор и поняла, что Алеша пропал.

Вдалеке раздались выстрелы. И пока спускалась по ступенькам, бегом, всё призывала Бога, в которого не верила. Звала сына на кухне, в саду, обежала по замерзшей земле вокруг дома и за калиткой… пока не капнула на ногу слеза, и тогда женщина заметила, что выбежала босая. Набрала в грудь воздуха, так что засаднило в легких, и крикнула, едва не сорвав голос:

— Алешенька-а-а!!!

Всхлипывая, с прерывистым дыханием, отирая нос тыльной стороной ладони, дрожа, оделась, завязала шнурки на ботинках. Тошнотворно кружилась голова, точно завертелось грузное колесо, вновь и вновь прокручивая одни и те же мысли.

Погубила своей похотью сына! Она, Анна Дутова, погубила своей похотью сына! Легла в постель с убийцей! Пожертвовала Алешенькой ради невыносимой жажды нежности, жажды проникновения, жажды быть желанной! Потеряла ненаглядного отраду, милого, родного непоседу, то смешливого, то сердитого любимого проказника, деспота сыночка… под сердцем носила, лелеяла, с мукой, так долго выращивала — и пропал маленький, а всё из-за неодолимого помрачения… Теперь уж не отмолишь, не вернешь, так будь же она навеки проклята! Муж сразу потаскуху в ней разглядел и как мог поскорее избавился. А всё она виновата. Жив ли еще сыночек? Нет, о таком и мечтать нельзя. Проклята! Дура! Похотью сына сгубила!

Побежала по большаку к полустанку. Плотник Грачев, из скопцов, рассказал: Алеша с каторжником рука об руку шел. Спросил, что стряслось, но женщина смолчала.

Внутри нее по-прежнему вертелось колесо. Похотью сына сгубила! Жив ли еще? Дура!

Вдалеке послышалась пальба, на сей раз — раскаты тяжелой артиллерии. Анна утонула в толпе чешских легионеров. Навстречу женщине от станции бежала рябью сумятица. Один легионер споткнулся, упал, вскочил и помчался дальше. Алмазная синь неба, стянувший лужицы чистый ледок превращали происходящее в подобие конфитюрной коробки, таившей внутри судный день.