Декрет о народной любви - Джеймс Мик

Девельчен поднялся и вышел. Повернувшись к Алеше, мать пробормотала:

— Неужели так и бывает, если глупая, ненасытная женщина, да и неверующая к тому же, теряет последнюю опору? Когда ни во что уже не веришь, и вдруг настает день, когда готова поверить во что угодно? Только бы ты, сыночек, выздоровел…

Алеша мотал головой из стороны в сторону.

Выйдя из дома с парадного входа, тунгус направился на восток, подальше от города, полустанка и полей, в глушь. Один раз обернулся на высокий амбар, стоявший напротив дома Анны, на перекресток, где возвышался особняк и откуда ясно просматривались и мост в западной стороне, и дорога к станции, расположенная на востоке. Там были Муц, Нековарж и Броучек, и еще какие-то люди с оружием, которых Девельчен прежде не встречал. Тунгус прибавил ходу.

Муц лежал на покатой черепичной крыше, обвязавшись, подобно остальным, толстой веревкой, которую Нековарж перекинул через конек. С крыши можно было наблюдать за подступами к перекрестку.

Скопцы попрятались по домам. При свете солнца стелившийся по улице дым из труб казался плотнее. Муц думал, удастся ли увидеться с Анной до начала битвы, в которой всем им предстоит погибнуть. Что удержит красных от нападения на Язык? Должно быть, сочли, что Самарин заранее продумал, как угнать паровоз, хотя он врезался в дрезину, оставленную лазутчиками, через секунду после того, как те выпрыгнули.

Здравый смысл подсказывал: Матула употребит все силы на то, чтобы защитить город от атаки красных, но здравого смысла у капитана не было, и отныне Муц считал себя не обязанным более беречь жизнь главнокомандующего. Вероятнее всего, Матула разделит остатки войска пополам: часть будет защищать дорогу от красных, а часть — атаковать жилище Анны Петровны, где, по мысли капитана, мог спрятаться Йозеф. Затем красные разрушат город, чтобы разбить чехов. Вполне логично.

Остановить нападение пытались трое: Муц, Нековарж и Броучек; еще, быть может, беловолосый да человека три. Дезорт лежал на крыше рядом с евреем, обмотав шею парламентерским флагом, точно шарфом. С собой привел двух солдат и читал одну из листовок, выданных комиссаром Муцу.

— Готов? — спросил еврей.

Адъютант Матулы кивнул.

— Веришь, что всё правда?

Дезорт вновь кивнул. Первую полосу занимал декрет нового чехословацкого правительства, принятый в Праге пять недель тому назад. Декрет предписывал корпусу оставить Сибирь и как можно скорее прибыть во Владивосток для эвакуации.

— Должно быть, Матула месяц тому назад узнал, — заметил Дезорт. — Телеграфная связь была что с Иркутском, что с Омском, всего лишь неделю как прервалась. Он никому депеши не показывал — только сам читал, да Ганаку еще давал. Могли бы уйти, а теперь попались.

— Так ты с нами, братец? — донесся с дальнего конца кровли голос Нековаржа. Тот запустил руку в карман и протянул Дезорту гранату, кивая и улыбаясь, точно выманивая угощением кота из-под кровати.

— Шансов, похоже, нет, — сокрушался Дезорт. — У капитана девяносто бойцов, а красные вот-вот пойдут в атаку.

— Но ты же пришел! — убеждал Муц. — Парни прослышали, что я рассказывал про эвакуацию через рупор, который соорудил Нековарж. Как после такого можно сохранять верность Матуле? Всем ясно, что капитан выжил из ума.

— Но его с пособниками всё равно боятся. Сумасшедший, но хитрый… И еще кое-что замешано здесь, Муцик.

Еврей попросил объяснить, хотя и без того догадывался о причине.

— Матуле удалось убедить каждого, что ты вроде шпиона, пишешь донос… в общем, о том, что стряслось в Старой Крепости. Что не с нами, а так, примазался. Старался переложить на тебя вину в том, что мы здесь остаемся. Вряд ли капитану поверят, но… мы… в общем, теперь считают, что ты договорился с красными и дал согласие свидетельствовать против нас в обмен на жизнь.

— Экого ты, братец, дерьма наслушался! — не выдержал Броучек, не отрывая, впрочем, взгляда от шедшей к станции дороги.

— Я виновен в том, что случилось в Старой Крепости, ничуть не менее прочих, — произнес еврей.

— Йозеф, — вновь заговорил Дезорт на коньке крыши, понизив голос и повернув голову к Муцу, — ты же только глядел! Держался в стороне! Я сам человека застрелил, в голову, а у него руки были связаны за спиной!

— Но разве я пытался тебя остановить?

— Вы все трое — и ты, и Нековарж с Броучеком… Вы все держались в стороне, пока мы убивали!

Дезорт глянул на сержанта, тот выдержал взгляд, слегка приоткрыв рот, готовый улыбнуться, но сохраняя при этом серьезное выражение и подбрасывая гранату, точно играя с теннисным мячиком.

— Не нравятся мне, сержант, твои игры с гранатой, — признался ординарец Матулы. Ощерился, показывая передние зубы, и облизал: пересохло во рту.

Муц положил Дезорту руку на плечо:

— Но разве я прежде наших подводил?

— Пока — нет.

— Разве не заботился я о том, чтобы никто, включая Матулу, не остался в Сибири?

— До сих пор — заботился.

— Я хочу, чтобы мы выбрались отсюда, и хочу довести всю сотню этих болванов до самого Владивостока, чтобы ни один не погиб и не умер и чтобы мы доплыли до дома, до Европы, сели на поезд в новую страну, открыли родные двери, где пахнет кофе, олифой и хорошим табаком, нас встретят теплые объятия, и можно будет снять опостылевшую форму. Всем, кроме одного.

Все мы красным не нужны. Только один. Жертва. Эти красные серьезно настроены, за ними — великая идея. Видишь ли, Дезорт, коммунисты чем-то напоминают Бога. Народ считает красных единой, великой силой, обладающей волей, способной действовать, вот только силу эту никак не увидишь — только мелкие свидетельства ее мощи, влияния на людей и предметы, создаваемые или уничтоженные высшей волей. Даже когда сила эта присутствует, то близость ее неощутима. Точно Бог. И порой сила эта требует жертв, подобно Всевышнему.

— Кого же?

Муц нахмурился от недогадливости Дезорта. Тот, казалось, искренне недоумевал.

— Матулу! Одного лишь Матулу! Остальным — беспрепятственное отступление!

— Ага, — нахмурился Дезорт и рассмеялся затаенным смешком. — Ясно. У капитана была похожая идея. Он послал меня уговорить вас вернуться. А после сдал бы тебя красным, выдав за подлинного зачинщика резни в Старой Крепости.

— Но ты же не согласился бы с планом Матулы?

— Как можно?! Нет, конечно! — И вновь скрытный смешок.

— Поскольку красные видели фильм. Вот какое у них расследование. Синематограф. И Матулу считают главным палачом.

— Фильм? А меня в нем показывали?

— Не знаю. Ну так что, ты с нами?

— И как же вы собираетесь схватить капитана?

Еврей глянул на Броучека, тот на секунду отвернулся, заглядывая адъютанту в глаза, а после вновь принялся разглядывать мушку.